Русская революция, 1917

Следующим стал адмирал Колчак, выдвинувшийся на первое место после разрыва с Черноморским флотом. Но из этого замысла ничего не вышло, и, когда адмирал Колчак уехал с особой миссией в Соединенные Штаты, поиски генерала на белом коне продолжились.

До июльского большевистского мятежа внимание правительства сосредоточивалось на левых, на единственной стороне, откуда, казалось бы, можно ждать новых потрясений. По-моему, правые заговорщики мало надеялись на успех. Они, повторяю, еще не обрели «героя», пресловутого «генерала на белом коне», обязательного для любого pronunciamento[34] по законам классического искусства. И остальные были еще недостаточно сплоченными и организованными. А самое главное, не сложилась незаменимая для успеха их предприятия общая социальная и психологическая обстановка. Финансисты, штабные офицеры, те петроградские и московские политики, которых отодвинуло в сторону свержение монархии, просто «медленно накапливали силы» в предвидении «событий», в которые можно будет вмешаться «при необходимости», тогда как их фронтовой эмиссар Завойко, окопавшийся рядом с Корниловым, пока не проявлял никаких явных признаков деятельности.

Психологическая подготовка государственного переворота

Благоприятные для серьезного вооруженного заговора против правительства психологические условия возникли только после большевистского выступления и одновременного отступления наших войск на фронте в Галиции 19 июля. Известие об отступлении русских войск, страх, граничивший с паникой, деморализация бежавшей армии — все это губительно отразилось на всех военных, вселив в командиров, начиная с высших и заканчивая правительственными комиссарами и армейскими комитетами, общее чувство оскорбленного патриотизма.

Я уже имел случай указать на тот факт, что стратегический план кампании 1917 года ставил нашей главной задачей проведение боевых операций ради возвращения на русский фронт немецких дивизий. Сколь бы тягостное психологическое впечатление ни произвело отступление на русский народ, больно задев его патриотические чувства, это никак не могло отрицательно отразиться на неоспоримой критической стратегической важности возобновления боевых действий на русском фронте. Такие закаленные люди, как генерал Алексеев и генерал Деникин, вполне могли понять этот простой военный трюизм. Они ничуть не хуже Временного правительства знали, что ситуация в австро-германских окопах оставляет желать много лучшего. Они знали, что запланированный Людендорфом молниеносный бросок в направлении Киева и Одессы потерпел полный провал из-за дезорганизации австрийской армии. Подобные абстрактные соображения не всегда доступны огромным народным и солдатским массам, болезненно переживающим новую военную неудачу, горечь которой немало усиливала согласованная пропаганда Ленина и Людендорфа.

В полночь 20 июля я получил первую телеграмму с сообщением о прорыве нашего фронта в направлении Тарнополя. 21–22 июля в месте прорыва началось решительное наступление, в результате чего наши войска поспешно отступили, не оказывая ни малейшего сопротивления, отказываясь выполнять приказы. На Западном фронте начатая генералом Деникиным операция завершилась 23 июля безрезультатно; он фактически не имел возможности развить первый успех из-за деморализации некоторых воинских частей.

Осенью 1914 года армии Самсонова и Ренненкампфа в Восточной Пруссии были не просто разбиты, а почти полностью уничтожены вместе с боевой техникой. В 1915 году русские войска на западе Галиции были загнаны в Карпаты и оттеснены к Перемышлю, почти до российской границы. С такой же молниеносной быстротой мы в том самом году потеряли Варшаву и все польские крепости. Но в то время известия о страшных поражениях распространялись только в сухих лаконичных сообщениях Ставки великого князя Николая Николаевича, тогда как негодующее раздраженное командование хранило мрачное молчание или нехотя выражало официальный оптимизм. Страна под надзором военной цензуры питалась туманными слухами и, изнемогая от тяжких лишений, не могла прийти на помощь армии.

Теперь все было иначе. При первом нанесенном немцами ударе весь народ вскрикнул от боли. Больше того, сама армия первой заговорила о своих невзгодах, порой слишком громко и в преувеличенных выражениях. 22 июля, через три дня после прорыва у Тарнополя, когда генерал Брусилов был еще главнокомандующим, Временное правительство, Всероссийский комитет Советов и Исполком съезда одновременно получили телеграмму, подписанную Комитетом группы армий Юго-Восточного фронта, Комитетом и комиссаром 11-й армии, по которой был нанесен вражеский удар. Я ее процитирую как прекрасную иллюстрацию того, что пытаюсь описать: