Русская революция, 1917

После первого визита я собрался назначить нового коменданта Александровского дворца, своего человека, которому можно было бы спокойно доверить императорскую фамилию. Нельзя было оставлять их одних с немногочисленными верными слугами, до сих пор соблюдавшими старые ритуалы[29], и охраны, которая не спускала с них глаз. Вскоре начали циркулировать слухи о «контрреволюционном заговоре» во дворце, основанием для которых послужил простой факт: двор по-прежнему посылал офицеру охраны бутылку красного вина к обеду. Надо было иметь во дворце надежного посредника, умного и тактичного. Мой выбор пал на полковника Коровиченко, военного юриста, ветерана японской войны, известного своей отвагой и честностью. Он сполна оправдал доверие, сумев держать арестованных в строгой изоляции и внушить им уважение к новым властям.

В ходе дальнейших свиданий с Николаем II, сколь бы краткими они ни были, я старался постичь его характер, и, по-моему, в общем успешно. Он был крайне замкнут, чуждался, презирал людей. Не получив хорошего образования, более или менее разбирался в человеческой натуре. Никогда никого не любил, кроме, может быть, сына и дочерей. При столь ужасающем равнодушии к окружающему миру напоминал какой-то сверхъестественный автомат. Всматриваясь в черты его лица, я словно видел за улыбкой, в глубине очаровательных глаз ледяную застывшую маску отчужденности и совершенного одиночества. Пожалуй, он вполне мог быть мистиком, терпеливо и бесстрастно стремящимся к общению с небесами, устав от земного. Может быть, он ко всему потерял вкус, все для него утратило значение, потому что любое желание слишком легко исполнялось. Увидев, что скрывается под маской, я сразу понял, почему он с такой легкостью отказался от власти. Просто не хотел бороться, равнодушно выпустил из рук. Очень просто, как и все прочее. У него было более чем достаточно власти. И он просто сбросил ее, как сбрасывал прежде форменный мундир, переодевшись в платье попроще. Он испытывал новые ощущения, превратившись в обычного гражданина, не имеющего государственных обязанностей и лишенного признаков власти. Не видел ничего трагического в переходе к частной жизни. Старая фрейлина г-жа Нарышкина передала мне однажды его слова: «Как я счастлив, что больше не надо устраивать скучные аудиенции и подписывать бесконечные кипы бумаг! Можно читать, гулять, уделять время детям». И, добавила она, «при этом он не лицемерил». Все, кто видел арестованного Николая, единодушно подтверждали, что он неизменно пребывал в прекрасном расположении духа, довольный новым образом жизни. Охотно колол дрова, складывал поленницы, работал в саду, катался на лодке, играл с детьми. Возникало впечатление, что с его плеч свалилась тяжелейшая ноша, принеся колоссальное облегчение.

Напротив, жена его, пылкая, волевая, с чисто мирскими амбициями, тяжело переживала отстранение от власти, не могла смириться с новым положением. Страдала истерией, даже частичным параличом, замучила окружающих недомоганиями, горестями, безотчетной враждебностью ко всем и вся. Люди, подобные бывшей императрице, никогда не прощают и не забывают. В ходе судебного следствия по поводу интриг ближайшего окружения бывшей царицы (Вырубова, Воейков, Распутин и пр.) мне пришлось пойти на определенные меры, исключающие ее предварительный сговор с царем на случай, если их вызовут в свидетели. Точнее говоря, я ей не позволил оказать на мужа давление. Для этого надо было на время следствия разлучить супругов, позволяя им видеться лишь за обеденным столом и запрещая говорить о прошлом. Я объяснил царю причину столь сурового запрета и попросил посодействовать, чтобы в это не посвящался никто, кроме уже посвященных (Коровиченко, г-жи Нарышкиной, кажется, графа Бенкендорфа). Пока в том сохранялась необходимость, просьба неукоснительно исполнялась. Впоследствии я слышал от приближенных, что временная разлука с супругой отлично подействовала на сильно оживившегося, приободрившегося императора.

Когда я сообщил ему о расследовании и возможном привлечении Александры Федоровны к суду, лицо его не дрогнуло, он ограничился замечанием:

— О, не верю, будто Аликс причастна к чему-то подобному. У вас есть доказательства?

Я ответил, что пока ничего не знаю.

В беседах мы избегали титулов и фамилий, просто обращались друг к другу на «вы».

— Значит, у вас сейчас Альбер Тома[30], — сказал однажды Николай, — в прошлом году он у меня обедал. Интересный человек. Пожалуйста, передайте от меня привет.

Я не забыл исполнить просьбу.