Русская революция, 1917

Любой беспристрастный историк не преминет отметить, что даже по сравнению с недопустимыми возмутительными выражениями в речах Советов и прочих известных организаций в первые дни революции никому не позволено говорить в таком тоне с правительством. Телеграммы генерала Корнилова и полковника Новосильцева остались безнаказанными. Почему? Да просто потому, что Временное правительство считало простительными, если не вполне естественными, сильные выражения военных, подвергавшихся новым ударам на фронте, тогда как люди в тылу в то время почти полностью утратили умственное и душевное равновесие.

На меня лично импульсивный жест генерала Корнилова не произвел неприятного впечатления. Через четыре революционных месяца Временное правительство не пугали сильные выражения. Мы все реже утрачивали хладнокровие, постоянно общаясь с «дикими» левыми, которые приумолкли, впрягшись в правительственную телегу и приняв на себя ответственность. Я был уверен, что генерал Корнилов и его военные коллеги тоже опомнятся и начнут соблюдать дисциплину, осознав свои обязанности.

29 июля на созванном мною в Ставке чрезвычайном военном совете генерал Деникин, командовавший в то время Западным фронтом, позволил себе в присутствии генералов Алексеева и Брусилова, прочих представителей высшего командования выступить с истинным обвинительным актом против Временного правительства, высказывая и свое личное мнение, и мнение своих коллег. Выражался он еще сильней Корнилова (точнее, Завойко), обвиняя правительство в том, что оно «втоптало в грязь» наше знамя. Потребовал от Временного правительства признать свои ошибки и вину перед офицерским корпусом, высказал даже сомнение в том, что у членов Временного правительства есть хоть какая-то совесть.

Министр иностранных дел Терещенко и я, председатель правительства и военный и морской министр в одном лице, невозмутимо выслушали этот крик уязвленной офицерской души. Когда генерал Деникин закончил свою филиппику при напряженном молчании присутствовавших, я встал и протянул ему руку со словами: «Благодарю вас, генерал, за искренние и смелые слова».

Фактически в обвинительной речи генерала Деникина излагалась военная программа, на которой основывалась пропаганда военных заговорщиков и которую я назвал «трубным гласом будущей военной реакции». Эта программа прозвучала еще раз, в еще более резкой форме, на Государственном совещании в Москве из уст генерала Каледина, атамана Донского казачьего войска. В обсуждении она уже не нуждалась, сводясь, по сути, к требованию восстановить нормальную воинскую дисциплину, единое командование, отменить институт комиссаров и армейских комитетов.

Именно к этому постоянно стремились все, и особенно Временное правительство. Предметом обсуждения была вовсе не цель, а наилучший способ ее достижения. Было невозможно мгновенно одним разом восстановить в армии дисциплину. Поэтому сам генерал Корнилов, высказывая замечания на военном совете, не настаивал на немедленном роспуске армейских комитетов и комиссаров. Напротив, он до последнего дня перед мятежом говорил о положительной роли последних и о необходимости их сохранить. Корнилов хотел только максимально точно определить их права и сферу деятельности, над чем непрерывно усердно работало Временное правительство с момента ухода Гучкова из Военного министерства.

Не имея возможности присутствовать на военном совете в Ставке 29 июля в связи с действиями на фронте, которым он командовал, генерал Корнилов изложил свои требования в телеграмме. В основном они совпадали с требованиями генерала Деникина, однако Корнилов указывал на необходимость расширить поле деятельности комиссаров на фронте и реорганизовать командование.

Вернувшись в Петроград, я предложил Временному правительству снять генерала Брусилова и заменить генералом Корниловым, а также назначить моим первым заместителем Савинкова, бывшего террориста, члена партии эсеров, фронтового комиссара армии Корнилова.

В ответ на новое назначение Корнилов направил Временному правительству очередной ультиматум, изумляющий высокомерностью тона и политическим невежеством.

Заявив сначала, что он, как «солдат», считает себя обязанным служить примером воинской дисциплины, генерал Корнилов выразил готовность подчиниться приказу о своем назначении главнокомандующим армией, и при этом немедленно подал пример нарушения всякой дисциплины. В телеграмме Временному правительству, переданной не шифром, а открытым текстом, которая была мгновенно опубликована во всех газетах, он извещал правительство, что принимает пост главнокомандующего на следующих условиях: он отвечает только перед собственной совестью и непосредственно перед народом; никто не вмешивается в его приказы и назначения; на тыл, где сосредоточены армейские резервы, распространяются введенные недавно на фронте меры, то есть восстановление смертной казни; правительство удовлетворит все его требования, изложенные в телеграмме военному совету 29 июля.