Русская революция глазами современников. Мемуары победителей и побежденных. 1905-1918

В этом было что-то спокойное и мощное, что трогало людские души. И можно было понять, почему люди верили, когда говорил Ленин…

Было ровно 10.45, когда Каменев попросил всех, кто поддерживает это обращение, поднять свои мандаты. Один делегат рискнул поднять руку против, но внезапная резкая перепалка, возникшая вокруг него, заставила его отказаться от своего намерения… Единогласно.

Внезапно, движимые общим единым порывом, мы поднялись и вместе со всеми в унисон запели «Интернационал». Поседевший пожилой солдат всхлипывал, как ребенок. Александра Коллонтай быстро смахивала слезы. Мощные звуки заполнили зал, пробились сквозь окна и двери и унеслись в безмолвное небо. «Война закончена! Закончена!» — сияя, сказал молодой рабочий рядом со мной. И когда все было кончено и мы продолжали стоять в неловком молчании, кто-то в задней части зала крикнул: «Товарищи! Давайте вспомним тех, кто погиб за свободу!» И мы начали петь похоронный марш, эти медленные, меланхоличные и все же торжественные строки, такие трогательные и такие глубоко русские. Ведь «Интернационал», что ни говори, нес в себе чуждый дух. А вот похоронный марш, похоже, до глубины души трогал эту темную массу, чьи делегаты собрались в данном зале, откуда они смутно видели новую Россию — и может, еще дальше…

Ради этого они и легли, эти мученики марта, в их холодную братскую могилу на Марсовом поле; ради этого тысячи и десятки тысяч гибли в тюрьмах, в ссылках, в сибирских рудниках. Все это пришло не так, как они того ждали, и не так, как этого ждала интеллигенция; но все же пришло — в грубых, резких, нетерпеливых формулах, реальность, презирающая сантименты…

Ленин зачитывает Декрет о земле…

В два часа Декрет о земле поставлен на голосование. Против подан только один голос, и крестьянские делегаты вне себя от радости… Так большевики неудержимо и мощно, отвергая промедление и противодействие, продвигались вперед — единственные люди в России, у которых была определенная программа действий, пока остальные только и делали, что болтали восемь долгих месяцев…

Было уже около семи, когда мы разбудили спящих кондукторов, и вагоновожатые трамваев, которые по распоряжению профсоюза трамвайщиков всегда дежурили у Смольного, двинулись развозить делегатов по домам. Но я подумал, что в переполненных вагонах радости было куда меньше, чем в предыдущую ночь. Многие были обеспокоены; может, они говорили себе: «Вот мы и пришли к власти — и что нам теперь с ней делать?»

Английский журналист Филипп Прайс счел большевистский переворот столь же недолговечным, как и правительства, которые неоднократно сменяли друг друга в течение 1917 года. В первые дни после восстания на улицах господствовало то же скептическое настроение, но скоро стало ясно, что по сравнению с рыхлыми коалициями, которые предшествовали им, большевики отлиты из совсем иного металла.

«К 9 ноября стало ясно, что власть в Петрограде действительно находится в руках Военно-революционного комитета, который действует от имени Второго Всероссийского съезда Советов. В то время все это казалось очень забавным, и мне хотелось смеяться над событиями последних трех дней. Я все никак не мог привыкнуть к атмосфере революции. Я пытался представить, как в Лондоне появляется комитет из обыкновенных солдат и рабочих и объявляет себя правительством и что без его подписи никакие приказы из Уайтхолла не имеют силы. Я пытался представить, как британский кабинет министров входит в переговоры с этим комитетом, в то время как Букингемский дворец окружен войсками, а король, переодевшись посудомойкой, бежит через боковую дверь. И тем не менее нечто подобное происходило в России. Было почти невозможно представить, что Российская империя, насчитывающая несколько столетий своего существования, рассыплется буквально на глазах, с потрясающим отсутствием чувства собственного достоинства.

Утром 9-го числа я прошелся по Невскому проспекту. Словно ничего не произошло, на улицах продавалась городская пресса. Тон ее, тем не менее, был растерянный. Кадетская «Речь» была настолько потрясена событиями, что могла лишь издавать стоны о судьбе России. На Главном телеграфе я встретил человека из банковских кругов. Он тоже был настолько ошеломлен, что искал облегчения, убеждая сам себя, что большевики добились всего лишь временного успеха и продержатся не более нескольких дней. А вот в Петроградском телеграфном агентстве я встретил более уверенную атмосферу. Все прежние чиновники были на службе, словно ничего не случилось. Мне показали телеграммы, пришедшие, по всей видимости, от солдатских комитетов на фронтах. Они обещали помощь и содействие в деле выявления «предателей и узурпаторов». То и дело сновали курьеры из редакций кадетских газет; печатались и распространялись специальные антибольшевистские листовки и бюллетени. Было совершенно ясно, что по крайней мере часть чиновничества с интеллигенцией во главе уже собирает силы против тех, кто захватил власть.