Русская революция глазами современников. Мемуары победителей и побежденных. 1905-1918

Бросив несколько доброжелательных слов, я сообщил, что командующий был удивлен, узнав, что войска вышли без оружия и что от его имени я приказываю всем немедленно разойтись по казармам и снова собраться в предписанном порядке. «Я надеюсь, что население будет соблюдать спокойствие во время парада».

Ответом было оглушительное «Ура!». Собравшиеся стали разбираться по группам и расходиться по казармам, что вызвало успокоительный эффект — был найден выход накопившейся энергии. С этим сообщением я вернулся к Рузскому, и затем мы отправились на плац-парад. Снова и снова я про себя благодарил небо, что обладаю громким голосом: когда имеешь дело с толпой, это огромное преимущество, а большая часть войск «новой России» мало чем отличалась от обыкновенной толпы. Рузский говорил с солдатами на темы нового политического устройства, о необходимости упорной совместной работы… Над головами толпы реяло огромное количество красных знамен, сделанных из кусков материи, просто привязанных к палкам; их держали пожилые крестьяне в солдатской форме. Рузский говорил в отеческой манере, тепло и спокойно. Не думаю, что многие поняли его, но он пользовался любовью, и когда он сходил с трибуны, и народ, и солдаты приветствовали его овацией.

Вечером беспорядки начались по новой. Адмирал Коломийцев был окружен и буквально взят в плен в своей машине. Этот инцидент навел на мысль, что власть главнокомандующего упала до нуля. Адмирала, георгиевского кавалера, солдаты, осыпая оскорблениями, выволокли из машины, и командующий был бессилен вмешаться. Власть принадлежала солдату, и он пользовался ею по указаниям своих новых лидеров. Одним словом, мы оказались на краю бездны анархии».

Россия следовала от поражения к поражению. В конце апреля вернувшись с фронта в Петроград, Бернард Парес стал свидетелем состояния русской армии.

«Дезертирство стало повсеместным явлением. Из фронтовых окопов уходили по одному, но, когда войска отводили в резерв, дезертировали целыми отрядами. Молодые студенты, командовавшие тонкими растянутыми линиями обороны на фронте, скорее всего, были не в силах остановить их. В этом потоке бегства было что-то неудержимое. Забиты были даже крыши вагонов. Мой хороший приятель Мейс из «Дейли миррор» послал такую фотографию, которая была опубликована в Англии под заголовком «Русские войска спешат на фронт!». Но когда их задерживали, люди порой останавливались.

Я спросил, что надо сделать, дабы моторизованная колонна добралась до нашего полевого госпиталя. В этой всеобщей неразберихе наши люди имели собственные транспортные средства. Похоже, никаких успешных военных действий не велось. Корень всего этого хаоса был в Петрограде, и, поскольку доходившие до нас известия были весьма мрачного свойства, мы были не в состоянии понять, что же на самом деле происходит. Мои надежды, что армия будет служить опорой порядка, уже рухнули — и не из-за событий на фронте, а в тылу. Близился конец апреля. Подошло самое время вернуться на поле политики, которая была мне знакома куда больше. Полный хаос заметно прогрессировал…

В киевском поезде я встретил нескольких офицеров моего любимого Третьего Кавказского корпуса. Они были в подавленном настроении. «Подумать только! — говорили они. — Мы были уверены, что весной нас ждет победа, — и тут все разлетелось на куски!» В Киеве я нашел генерала Бредова, моего хозяина в Роменском полку в Тарнове; позже он был генерал-квартирмейстером Северного фронта, а теперь стал начальником штаба в Киеве. Он рассказал мне, что уже имеется два миллиона дезертиров. «Эти люди сами не знают, что делают, — сказал он. — Они потеряли головы и руководствуются только сердцем. Придет день, когда они опомнятся и устыдятся всего этого».

Я путешествовал вместе с Питером Киблом из британской автоколонны. Генерал Бредов и комендант станции договорились, что нам будет предоставлено отдельное купе, но, хотя оно было закрыто, не успел вагон доехать до станции, как в него вломились, поскольку у многих были свои ключи. Нам удалось занять одну из двух полок, и я спал на полу; мы было собрались опустить верхнюю полку и стряхнуть с нее захватчика, но потом оставили его в покое, и он скоро вышел. Прежде чем мы двинулись в путь, Кибл успел купить цыпленка и другую снедь, которая и поддерживала нас в течение тридцати с чем-то часов пути до Петрограда.

Покидать купе, скорее всего, не стоило, поскольку ночью было несколько попыток ворваться в него. То и дело Кибл резко открывал дверь и бросал «Английский офицер!», что всегда действовало. В середине ночи я выглянул в коридор. Зрелище было удивительное: масса пассажиров в полусне сидела на корточках, напоминая собой грибы. Плакаты, развешанные на станциях, говорили, что каждый дезертир — предатель революции, но никто не обращал на них внимания. Наших запасов еле-еле хватило; остатки их мы поделили в виду Царского Села. Вокзал весь был в красных флагах; всюду была грязь и копоть. Казалось, что извозчики, стоявшие у вокзала, сомневались, хотят ли они брать пассажиров».