Русская революция глазами современников. Мемуары победителей и побежденных. 1905-1918

«Только что нам предложили кое-какие исторические параллели, — сказал он. — Нам предложили 1792 год, как пример для революции 1917 года. Но чем кончила Французская республика 1792 года? Она превратилась в основу империализма, который на много лет отбросил прогресс демократии. Наша обязанность — предотвратить такое вполне возможное развитие событий, чтобы нашим товарищам, которые только что вернулись из сибирской ссылки, не пришлось снова возвращаться туда и чтобы у этого товарища, — он презрительно ткнул пальцем в Ленина, — который все это время спокойно прожил в Швейцарии, не было необходимости снова скрываться там. Он предлагает новый и замечательный рецепт для нашей революции — мы арестуем горсточку русских капиталистов. Товарищи! Я не марксист, но, думаю, понимаю социализм лучше, чем товарищ Ленин, и я знаю, что Карл Маркс никогда не предлагал такие методы восточного деспотизма. Меня обвиняют, что я восстаю против национального возрождения в Финляндии и на Украине и умаляю принцип мира без аннексий и контрибуций, мои действия в коалиционном правительстве высмеивают. Но в Первой Думе именно он, — возмущенно повернулся он к Ленину, — нападал на меня, когда я выступал за федеральные республики и национальную автономию, именно он называл эсеров и трудовиков мечтателями и утопистами».

Перейдя к вопросу о братании на фронтах, он вызвал взрыв смеха упоминанием о тех наивных людях, которые считают, что эти дружеские встречи между группками русских и немецких солдат способны привести к расцвету социализма во всем мире. «Им стоит вести себя очень осторожно, — добавил он, — или же в один прекрасный день они убедятся, что братаются с кулаком Вильгельма Гогенцоллерна». Когда речь близилась к завершению, лицо его раскраснелось, а голос охрип. «Вы скажете нам, что боитесь реакции, — почти кричал он, — и тем не менее предлагаете нам идти по пути Франции 1792 года. Вместо того чтобы призывать к восстановлению, вы взываете к разрушению. Из этого дикого хаоса, который вы хотите создать, подобно Фениксу, поднимется диктатор».

Сделав паузу, он медленно пересек сцену, пока не оказался напротив того угла, где в окружении своих сторонников сидел Ленин. Тот спокойно поглаживал подбородок, явно прикидывая, что из слов Керенского может оказаться правдой и, если уж придет диктатура, кому придется надевать личину диктатора.

Дебаты продолжил лидер эсеров Виктор Чернов. «Товарищи, — начал он, — трагедия русской революции заключается в тяжелейших обстоятельствах ее рождения. Она окружена огненным кольцом фронтов. Эта ситуация определяет политическое положение в тылу. Может ли она обеспечить ее международное положение за границей? Ибо мы видим, что чем дольше длится война, тем тяжелее становятся экономические трудности. Война — это огромный насос, который высасывает все силы страны. Вот в чем опасность, и одна из самых больших, потому что никто не знает, переживет ли революция такое положение дел».