Русская современная драматургия. Учебное пособие

Действие трагедии происходит далеко от фронта, в глубоком тылу, за Уралом. Но война и здесь дает о себе знать. Заметно поубавилось мужчин на селе. Пришли первые похоронки. В каждой семье горе. Только в работе забываются люди, а работать приходится за всех ушедших. Как может поддерживает односельчан председатель колхоза, инвалид Бурмин, сам переживающий личную драму из-за невозможности быть на фронте. Одним словом создается картина, знакомая по многим произведениям о войне. Однако автор находит новые краски и художественные приемы, придающие этой картине большую силу художественного обобщения.

На первый план выдвигается образ Анны, самой горемычной изо всех женщин села, которую война лишила всех самых дорогих и близких. Четыре топора, воткнутые в бревно в центре сцены – удачно найденный сквозной образ-символ, единая внутренняя трагическая мелодия пьесы. Война оторвала от мирной жизни, от труда Демида Калинкина и троих его сыновей, Федора, Кирилла, Ждана. «Баню-то не достроили, а, плотнички?» – говорит Демид сыновьям при известии о войне. Топоры в бревне на опустевшем подворье Калинкиных поначалу «еще хранят тепло родимых ладоней», затем «терпеливо ждут своих хозяев» и, наконец, сами собой чернеют один за другим по мере ухода из жизни их владельцев. Символична композиция отдельных сцен. Так, в доме Анны рождается внук, в тот день и час, когда она получает похоронку на мужа. Одновременно раздаются два крика: горький стон Анны и крик новорожденного Демидушки.

Созвучен общему строю трагедии язык пьесы. Ритмика, метафорическая образность характерна для многих авторских ремарок («Анна закрыла лицо руками. От войны закрылась…»), монологов героев. В форме народного заклинания написан возвышенно-патетический монолог-молитва старика Семена Саввича: «Листья падают с тополя. Век их недолог. Люди-то разве листья? Продли ты их век, господи!.. Срок человеческий – от рождения до старости – тобой установлен. Надо ли его устригать?.. Войны! А человек для сотворения рожден, для хлебопашества!.. Все испытала та земле женщина, созданная тобой из ребра Адамова… Хоть небольшую оставь отдушину: детей ее сохрани…» (11, 244–245). Осуждение бесчеловечности, противоестественности развязанной фашистами войны – в финальных сценах трагедии, выстроенных как «видения» смертельно раненного, умирающего Ждана, «младшенького», последней надежды Анны Калинкиной. «В красном полусвете все кажется нереальным. Все зыбко, все текуче. Посреди этого красного мира Ждан смотрится неуместным белым пятном». Над ним склоняется отец, убитый на войне, и просит сына «быть», не умирать: «Пока есть ты, и я есть». Появляется видение «племянника Петра», не рожденного от погибших на фронте Антонины и Федора… Угасающему взору Ждана является молодая девушка, которая могла бы быть его дочерью, но… не стала. Война – это оборвавшиеся жизни, это неродившиеся дети, неосуществившееся счастье. Проклятие войны, сломавшей судьбы людей, которым было предназначено жить, творить, любить, – звучит на всем протяжении драматического «сказания об Анне», «матери русской, усталой, горькой, гордой» (11, 250).

Тема памяти войны, священного, звездного часа советского народа, особенно волнует современных драматургов. В пьесах, написанных на значительной временной дистанции, ощутимо стремление философски осмыслить героический подвиг народа в Великой Отечественной войне, оценить нравственные уроки трагедии через десятилетия. Во имя чего ушли из жизни миллионы людей? Достойны ли нынешние живущие этой великой жертвы?

Проблема «павшие и живые», глубоко волнующая художников всех видов искусства, нашла достойное воплощение во многих замечательных произведениях. Об этом знаменитое стихотворение А. Твардовского «Я убит подо Ржевом» и почти вся его послевоенная лирика, трилогия К. Симонова, поэма Р. Рождественского «Реквием», незабываемая графическая серия литовца Стасиса Красаускаса, фильм «Летят журавли» и многое другое. В этом ряду мы, к сожалению, не можем назвать пьес столь же высокого художественного уровня.

Касаясь этой темы, драматурги часто используют композиционный прием «переклички» прошлого с настоящим, но этот сам по себе удачный драматургический ход не во всех случаях «играет» на сверхзадачу: философское осмысление связи времен.