Русская современная драматургия. Учебное пособие

Драматург Е. Гремина к 100-летию книги Чехова «Остров Сахалин» написала пьесу «Сахалинская жена», где великий писатель – внесценический персонаж и все повествование подчинено напряженному ожиданию его приезда с загадочной миссией. Отталкиваясь от текста «странной» чеховской книги, которая, по утверждению многих чеховедов, никак не повлияла на его дальнейшее творчество, не «откликнулась» впоследствии, Е. Гремина находит в ее содержании много того, что будет продолжено Чеховым, много трагического, комического, абсурдного в быте сахалинских обитателей, а позже – героев других чеховских произведений. Чехов-драматург слышен в репликах Унтера, Доктора, Степана и других персонажей: «Пропала жизнь»; «И подумайте только, такой необыкновенной, великолепной будет лет через пятьсот или сто – какой прекрасной станет жизнь в нашей России! Дух захватывает, когда думаешь об этом»; «Вот увидишь. Мы спокойно заживем, хорошо. Ты отдохнешь, бедная, сахалинская жена моя»; «Этакий звук, что-то он мне напоминает… То ли кадушка сорвалась… То ли звук лопнувшей струны…» (Сов. драматургия. 1996. № 3).

Но дело, конечно, не только в этих прямых перекличках. Глубинный подтекст и символическое наполнение художественных образов отличает пьесы Е. Греминой. Ей удалось, например, слово «Сахалин» в содержании пьесы сделать емким образом-символом, неким фантомом, роковым клеймом. «Проклятый остров»;«Без греха нельзя. Потому как Сахалин»; «Сахалин, одно слово!»; «Сахалин для русского человека – конец света… Здесь, на Сахалине, все забывается быстро. Два-три года – и самой памяти нет»; «А здесь одно: Сахалин! Сахалин! Сахалин!.. Сама любовь наша сахалинская…»; «Кругом море, а посреди горе. Это про что говорится, про остров наш, про Сахалин…».

В триптихе «Колесо фортуны» (Театр. 1990. № 12) или в пьесе «Друг ты мой, повторяй за мной: Семейный альбом в четырех фотографиях» (Совр. драматургия. 1995. № 1–2) Е. Греминой нет бытовых подробностей (быта как такового), герои психологически не индивидуализированы, порой не имеют имен, несколько обобщены. В архитектонике пьес используется прием «отражения», явного комбинирования ситуаций. То есть во многом эти пьесы условны. Однако в критике отмечается глубокий подтекст, реалистическая символика. «Если автор действительно чувствует жизнь, если он ощущает фактуру и слышит шелест эмоций, если он истинно проникает в недра тех тайн, которые волнуют человека, то он и через самые обыденные моменты, простые слова и ситуации обязательно передаст трепет, сложность и глубину им созданных миров», – пишет о Греминой Дж. Фридман[118]. А ведь именно таков «мистический закон писательского дела», главный художественный принцип драматургии А. П. Чехова, – то в его творчестве, что Станиславский определял как «из области вечного, к которому нельзя относиться без волнения».

Хочется отметить и некоторые конкретные черты поэтики современной «новой драмы», сближающие ее с Чеховым и помогающие создавать в них знаменитое «чеховское настроение». Это музыкальность, ритмичность текста, В статье «Музыка текста» К. Рудницкий рассматривает влияние Чехова на современную драматургию именно в этом направлении (Совр. драматургия. 1983. № 1). Критик приводит интересные факты, связанные с работой МХТ над чеховскими спектаклями, со стремлением театра «поймать чеховский тон». «Чеховский тон удалось уловить… когда поставили „Три сестры“. Горький был потрясен: „Музыка, не игра“. Мейерхольд утверждал, что весь секрет успеха чеховских спектаклей МХТ – „исключительная музыкальность исполнителей, уловивших ритм чеховской поэзии“»[119].

В современных пьесах авторы используют немало приемов создания определенной атмосферы, настроения. Например, музыкальные ремарки. Музыкальный фон в «Вишневом садике» А. Слаповского – сочетание трех контрастных, несочетаемых музыкальных тем, что адекватно дисгармоничности изображаемого мира: «1-я тема – ухарский, заводной, гипнотически действующий на душу и на ноги – рок 60-х годов; 2-я тема – лирическая, желательно легко узнаваемая, из тех, что люди постарше до сих пор помнят, а люди помоложе до сих пор слушают; 3-я – постоянная тема керамзита, скрежещущего под ногами. Скрежещущего. Скрежещущего. Вот именно так, как это слово».[120] В современных пьесах – лирических новеллах – можно встретить музыкальные поэтические монологи, своеобразные «стихотворения в прозе», что тоже напоминает о чеховских монологах в «Трех сестрах», «Чайке», «Вишневом саде», «Дяде Ване»… Ритмичность, интонационная напевность создаются повторами словосочетаний и целых синтаксических конструкций:

Он. Мне снился дом, еще раз. Откуда я знаю это серое крыльцо и таинственные, темные в сумерках окошки, и рукомойник, длинным гвоздем прибитый к тополю?

…Мне снится дерево…

…Мне снится озеро…

Надо спать. Тогда можно увидеть дом и тайно знакомое озеро. И вдруг вспомнить название дерева – калина. (Е. Гремина. Колесо фортуны).