Русская Церковь накануне перемен (конец 1890-х – 1918 гг.)

Заинтересованность в политическом решении старообрядческой проблемы видна и в послании старообрядцев-«австрийцев», поданном на имя Мирского в конце 1904 г. В нем министру напоминали о том, что он обещал положить в основание своей деятельности положения манифеста 26 февраля, что старообрядческими делами должно заниматься правительство (МВД), а не духовное ведомство. Правда в отличие от письма о. Иоанна Немцова в послании не говорилось об «одной вере», скорее наоборот – «всякое свое действие по отношению к нам, старообрядцам, – писали „австрийцы“, – МВД проводит не иначе, как по указанию Святейшего Синода. Последствия такого положения дела весьма печальны для нас и едва ли желательны в интересах правительства»[508]. Такая позиция, впрочем, не должна удивлять: старообрядцы не считали себя частью Православной Российской Церкви. Интересно другое: правительство православного государства не сделало из этого заявления никаких выводов, продолжая видеть в противниках реформ патриарха Никона хотя и отколовшуюся, но все-таки часть единой Русской Церкви.

В прошении старообрядцев противопоставлялись светские и духовные власти: если духовное ведомство требовало от белокриницких клириков подписки не именоваться священниками и епископами, – указывали его составители, то МВД устами Д. С. Сипягина заявило, что закон 3 мая 1883 г. изменяться не будет и перестало брать эти подписки. В. К. Плеве устно разрешил старообрядцам-поповцам устраивать съезды и обсуждать на них церковно-общественные вопросы. В итоге, авторы послания просили Мирского войти в их положение и оградить от стеснений «со стороны низших административных властей, действующих под влиянием духовенства»[509].

После подобных заявлений трудно было поверить, что примирение и воссоединение возможны. К тому же старообрядцы просили министра внутренних дел освободить их детей «от слушания уроков по Закону Божию, касающихся их религиозных чувств», допустить духовных лиц из староверов в больницы для напутствия умирающих, разрешить вести метрические записи и оградить церковно-общественную собственность «от присвоения частными лицами»[510].

«Мы» и «они» – таков лейтмотив послания, в котором МВД рассматривается как арбитр, имеющий силу противостоять ведомству православного исповедания. Это было бы понятно, если б речь шла о государстве, где свобода совести – фундамент взаимоотношений власти и различных религиозных объединений. Но в православной России подобный «арбитраж» был неуместен в принципе. То, что светские власти в этот период смотрели на решение старообрядческого вопроса по-иному, надеясь на воссоединение, можно считать психологическим парадоксом.

12 декабря 1904 г. император подписал высочайший указ «О предначертаниях к усовершенствованию государственного порядка». Пункт шестой указа непосредственно касался старообрядцев, причем мотивировался он манифестом 26 февраля 1903 г. Для закрепления выраженного в манифесте «неуклонного душевного желания» государя охранять терпимость в делах веры, предписывалось «подвергнуть пересмотру узаконения о правах раскольников, а равно и лиц, принадлежащих к инославным и иноверным исповеданиям, и независимо от сего принять ныне же в административном порядке соответствующие меры к устранению в религиозном быте их всякого прямо в законе не установленного стеснения»[511]. С юридической точки зрения ссылка за манифест 26 февраля не могла выглядеть безупречной – и МВД, и духовное ведомство в свое время доказали, что он не может иметь никакого отношения к старообрядцам. Следовательно, создавался прецедент – de facto они признавались инославными (хотя прямо об этом нигде еще не заявлялось).

Вполне понятно, что старообрядцы, прежде всего приемлющие священство, вновь стали обращаться к светским властям с просьбой пересмотреть их положение – теперь для этого существовали все основания. Новые просьбы адресовались к председателю Комитета министров СЮ. Витте – ведь именно в Комитете министров решались основные вопросы, связанные с введением веротерпимости и устранением тех стеснений, которые лежали на старообрядчестве и «неизуверских» сектах. Вспоминая об этом, Витте подчеркнул, что Комитет Министров особо останавливался «на крайне трудном положении», в котором находились тогда «в смысле религиозном наши русские старообрядцы, которые всегда составляли элемент наиболее консервативный, наиболее преданный своему царю и Родине»[512]. Не скрывая своего политического прагматизма, Витте указал, почему в сложных внутриполитических условиях светские власти решили сделать ставку на старообрядцев, используя их как своеобразный фактор стабильности.