Русская Церковь накануне перемен (конец 1890-х – 1918 гг.)

Собственно говоря, дело было не в отношении к старообрядцам как таковым, а в государственном статусе Православной Церкви. Этот мотив и стоял за выступлениями депутатов, возражавших против расширения прав старообрядческих общин. Даже выступавшие по этому вопросу клирики отмечали, что свобода исповедания, богомоления и свобода проповеди в пределах общин старообрядцев не встречают возражения со стороны Православной Церкви. Другое дело – свобода пропаганды. В случае ее утверждения надежду на воссоединение придется оставить навсегда. Полное признание старообрядчества, включая право староверов на пропаганду своего исповедания и наименование их духовенства православными иерархическими титулами, значило бы для Православной Церкви самоуничижение.

Обсуждение показало, что все депутаты, принимавшие участие в рассмотрении вопроса о старообрядческих общинах, неизбежно приходили к обсуждению правового положения Православной Церкви, взаимно увязывая оба вопроса. Точно также поступил и считавшийся «левым» лидер кадетов П. Н. Милюков, целиком поддержавший законопроект думской комиссии. Полагая, что не стоит подкреплять Церковь «дополнительными подпорками», Милюков договорился до того, что назвал ее «пустым местом», призвав к отказу от монополии «оказательства веры»[734]. Но подобный призыв не встретил сочувствия у большинства депутатов, особенно депутатов-клириков. Их мнение подытожил епископ Евлогий, предложивший от их имени внести в законопроект ряд изменений.

Во-первых, разрешить старообрядцам проповедование только в своей среде.

Во-вторых, в виду неопределенности термина «старообрядчество» православное духовенство высказывалось за разрешительный, а не явочный порядок открытия старообрядческих общин.

И, в-третьих, клирики рекомендовали отказать духовным лицам старообрядчества в праве именоваться иерархическими наименованиями Православной Церкви[735].

Эти предложения показывали, что на старообрядческий вопрос Православная Церковь и в 1909 г. продолжала смотреть как на вопрос, имевший прямое отношение к ее настоящему и будущему. При этом будущее мыслилось только в союзе с православным государством. Показательно, что резюмировать свои мнения думское духовенство попросило светского депутата – В. Н. Львова. Львов напомнил о положении, в котором находилась в России Православная Церковь, подчеркнув, что когда ей «будут даны те реформы, какие она желает, тогда наступит час говорить» о праве старообрядцев на религиозную пропаганду. А до проведения реформ говорить об этом праве – значит только содействовать умалению союза Церкви с государством[736].

Обсуждение продолжалось и 15 мая, когда, наконец, было проведено голосование. В данном деле удивительным образом сошлись мнения «левых» представителей Думы и ее «центра» – октябристов. Лидер октябристов А. И. Гучков в своем выступлении старался доказать, что вносимые в думский законопроект поправки не нужны. «Оказывается, – говорил он, – что нужно прибегать к самым мрачным картинам состояния нашей Православной Церкви, надо характеризовать наш народ глубоко темным и невежественным, потерявшим церковное и религиозное чувство, для того, чтобы нас напугать той перспективой, будто введение этих поправок знаменует собой крушение Православной Церкви»[737]. В результате, после баллотировки, с незначительными исправлениями законопроект комиссии по старообрядческим делам был полностью рассмотрен. Однако он застрял в Государственном Совете. Это было не удивительно, так как сам председатель Совета министров П. А. Столыпин, желая свободы совести, «не хотел давать свободы религиозной пропаганды», полагая правильным «дать внутреннюю свободу, но ограничить право агитации в пользу того или иного исповедания»[738]. Не сбылась мечта старообрядцев получить прописанное в законе право именовать свое духовенство иерархическими титулами. «Не было также установлено, что все старообрядчество, даже разделенное на поповство и беспоповство, объединяется и управляется, каждое в себе, соборным началом – принцип церковности не был введен в этот закон»[739].

Такие заявления были просто невозможны в «симфоническом» государстве, как невозможно было выработать единый «нормальный» устав религиозных обществ, в котором оговаривались бы права всех групп (в том числе старообрядцев и представителей Православной Церкви). Такое предложение, выдвинутое публицистом СП. Мельгуновым, предусматривало освобождение от государственной опеки всех без исключения вероисповедных организаций, признание за ними свободы религиозных верований и их внешнего выражения. «Осуществление свободы совести требует, таким образом, – писал Мельгунов, – изменения всего действующего законодательства в духе установления гарантий для всех граждан без различия исповедания и в равной мере религиозной свободы»[740].