Русская Церковь накануне перемен (конец 1890-х – 1918 гг.)

Задолго до 1917 г. доказательством сказанному стало участие Русской Церкви в торжествах по случаю 300-летия Дома Романовых. Казалось бы, юбилей – прекрасный повод для того, чтобы вновь поднять вопрос о созыве Собора и, быть может, добиться этого. Но повод не использовали. В «Благословенной грамоте Святейшего Синода» нельзя найти даже намека на желание созвать Собор. Причина очевидна: архиереи прекрасно понимали, что хотят и чего не хотят слышать в «сферах». Вопрос о Соборе был в то время неактуален, потому на праздновании 300-летия Дома Романовых его и не поднимали. По словам современника – митрополита (а тогда архимандрита) Вениамина (Федченкова), Церковь «лишь официально принимала обычное участие в некоторых торжествах»[836].

В 1913 г. государь даровал духовным академиям Москвы, Петербурга, Киева и Казани наименование императорских, приветствовал прославление героя Смутного времени XVII столетия патриарха Гермогена, утвердил решение Святейшего Синода об открытии с 1914–1915 учебного года в Московском Скорбященском монастыре женского богословского института, но ни словом не обмолвился о Соборе. Все это более, чем ясно доказывало: о восстановлении канонического строя церковного управления говорить бесполезно.

Однако многие современники полагали, что Николай II в юбилейном году обязательно созовет Собор. К примеру, П. Н. Милюков в своих воспоминаниях даже написал о «царском обещании», «несмотря» на которое вопрос в 1913 г. не разрешили: «Тема эта так и заглохла вплоть до революционного переворота»[837]. Однако император не давал никаких обещаний и заверений о конкретном сроке, мечтая скорее о возвращении к дореволюционным «спокойным» временам. Показательно, что день 21 февраля 1913 г., открывший юбилейные торжества богослужением в Казанском соборе, напомнил ему коронационные события 1896 г.[838]

Собор мог нарушить с такими трудами восстановленное спокойствие, пробудить к активности не только искренних сторонников тесных церковно-государственных связей, но и тех, кто в возвращении к идее соборности усматривал шанс добиться изменения «симфонии властей» в петровском варианте. В условиях относительной стабилизации власти предпочтительным казалось укрепление внешнего авторитета Церкви. Это удобнее было делать, демонстрируя ее крепкие связи с государством. Потому-то члены Святейшего Синода, в своей «Благословенной грамоте» и не забыли указать, что «только в неразрывном союзе Церкви с государством – сила и мощь Руси родной»[839].

Без преувеличения можно сказать, что с 1913 г. и вплоть до 1917 г. Православная Церковь пребывала в двусмысленном положении: с одной стороны, она продолжала готовиться к созыву Собора, с другой, – понимала, что его перспективы неясны и даже сомнительны. К тому же 3 ноября 1912 г. скончался Петербургский митрополит Антоний (Вадковский), которого считали сторонником освобождения духовенства от опеки светской власти и восстановления канонического строя. Несмотря на то, что в консервативных кругах его называли «либералом», владыка вплоть до своей смерти был человеком влиятельным, к мнению которого прислушивались и «правые», и «левые» представители церковной общественности. Заменивший его на столичной архиерейской кафедре и в качестве первоприсутствующего члена Святейшего Синода митрополит Московский Владимир (Богоявленский) не имел такого авторитета.

Таким образом, в Церкви наступило время своеобразного «застоя», когда вопросы всеобъемлющего реформирования оказались отложенными в долгий ящик. Однако именно в середине 1910-х годов, когда о патриаршем возглавлении Церкви можно было только мечтать, стало постепенно расти политическое значение столичного митрополита. Последний перед революцией митрополит Петроградский Питирим (Окное) был более влиятелен, чем обер-прокурор Святейшего Синода! Чтобы понять причины этого, необходимо рассмотреть вопрос о том, как после кончины митрополита Антония происходили назначения на столичную кафедру.

§ 3. Столичные архиереи после кончины митрополита Антония (Вадковского): ИХ НАЗНАЧЕНИЯ И ПЕРЕМЕЩЕНИЯ

Назначение на столичную митрополичью кафедру в синодальный период всегда было венцом карьеры епархиального преосвященного. Митрополит Петербургский рассматривался светскими властями не только как высшее лицо православной иерархии, но и как лицо политическое, от которого зависело решение многих церковно-государственных вопросов.