«Я убежден и скажу вам, – патетически восклицал Пуришкевич, – что ни один революционер не сделал столько зла России, как последние события в Православной Церкви; никакая смута 1905 г., никакие посягательства на устои народные не привели к тем результатам внутреннего шатания, тем враждебным отношениям отдельных классов общества, к каким привели последние события в Православной Церкви. И если бы спросить в данный момент, кому бы желали левые поставить памятник в Российской империи, благодаря за то, что он сделал для разрушения Церкви, все левые ответили бы: В. К. Саблеру»[926]
. Для слушателей было ясно, что метил Пуришкевич не столько в обер-прокурора, сколько в Распутина.Однако именно в это время с Распутина, которого общественное мнение заглазно именовало «хлыстом», было официально снято обвинение в принадлежности к сектантству. Свое слово сказал новый Тобольский архиерей Алексий (Молчанов), назначенный на кафедру в апреле 1912 г. Интересны обстоятельства этого дела. Епископ Алексий попал в Сибирь из Пскова, что можно считать явным понижением, даже ссылкой[927]
. Причиной послужило обнаружение в Воронцовском монастыре Псковской епархии секты иоаннитов, адепты которой, неумеренные почитатели отца Иоанна Кронштадтского как сошедшего на землю Бога, считались сектантами хлыстовского толка. Вскоре по прибытии на новую кафедру епископ завязал отношения с крестьянином Григорием Распутиным, стал бывать у него в доме. Не прошло и нескольких месяцев, как епископ Алексий «обстоятельно изучил следственное дело о Григории Новом». В результате этого изучения и появилась на свет специальная записка, в которой отрицалась принадлежность Распутина к секте хлыстов.Архиерей доказывал невиновность Распутина как с помощью своих личных впечатлений, так и посредством сведений, представленных зависимым от правящего епископа причтом церкви Покровской слободы. Владыка принимал Распутина у себя в Тобольске, подолгу беседовал с сибирским странником и в Покровской слободе. В результате преосвященный вынес впечатление, что ранее возбужденное дело о принадлежности Распутина к секте хлыстов не имело достаточных оснований, а он «со своей стороны считает Григория Распутина православным христианином, человеком очень умным, духовно настроенным, ищущим правды Христовой, могущим подавать при случае добрый совет тому, кто в нем нуждается»[928]
. Упоминалось в записке и о ценных дарениях Распутина своему сельскому храму. Консистория, рассмотрев «новые данные», вскоре приняла решение – «дело о крестьянине] сл[ободы] Покровской Григории Распутине-Новом производством прекратить и считать оконченным». Это консисторское определение 29 ноября 1912 г. было утверждено епископом Алексием[929].С той поры никаких официальных обвинений над Распутиным уже не тяготело. Но это вовсе не значило, что все поверили в результаты нового исследования. Не вызывал большого доверия инициатор пересмотра – епископ Алексий, вскоре (в октябре 1913 г.) переведенный на четвертую по значимости кафедру – архиепископа Карталинского и Кахетинского, экзарха Грузии. Обычно назначение на Кавказ говорило о том, что власти «имеют виды» на архиерея и ему предстоит со временем надеть митрополичий клобук. Весной 1912 г. наказанный переводом в Сибирь, полтора года спустя епископ сделал головокружительную карьеру, вместе с назначением на почетную кафедру, получив также и место члена Святейшего Синода. «Верный везде верный. И на Кавказе он будет нашим другом», якобы написал Распутин в телеграмме, направленной им в Царское Село[930]
. Слухи о близости «старца» к епископу Алексию отмечали и составители официальной справки о Распутине, вероятнее всего подготовленной чинами департамента полиции в первой половине 1913 г. Из документа следовало, что родной брат владыки Алексия отец Николай Молчанов в марте 1913 г. получил назначение священником в село Покровское, где диаконом состоял муж племянницы епископа; оба постоянно посещают дом Распутина[931]. Таким образом, причт Покровского перестал быть опасен Григорию – теперь там служили преданные ему люди.