Русские баптисты и духовная революция (1905–1929 гг.)

как специально детские, юношеские, женские молитвенные и другие собрания, так и общие библейские, литературные, рукодельческие, трудовые, по обучению религии и т. п. собрания, группы, кружки, отделы, а также устраивать экскурсии и детские площадки, открывать библиотеки и читальни, организовывать санатории и лечебную помощь.

Также запрещалось «создавать кассы взаимопомощи, кооперативы, производственные объединения и вообще пользоваться находящимся в их распоряжении имуществом для каких-либо иных целей, кроме удовлетворения религиозных потребностей». Коротко говоря, постановление запрещало все формы жизни религиозной общины, кроме богослужения [Русская православная церковь 1995: 307–310]. В мае была изменена конституция: вместо «свободы религиозной пропаганды» туда была вписана «свобода вероисповедания». В конституции сохранилось право только на один вид пропаганды – антирелигиозной [Там же: 311]. Как отмечает Арто Луукканен, если прежде партия пыталась добиться, с помощью тайной полиции, от религиозных организаций послушания и лояльности, то теперь она была нацелена на полное их уничтожение [Luukkanen 1994: 38, 67].

Такие изменения закона знаменовали начало кампании по полному уничтожению религиозной жизни в СССР. Чиновники под каким угодно предлогом лишали любые религиозные организации из экономических ресурсов, ликвидировали приходы, отправляли духовных лидеров в лагеря. Эта политика коснулась в равной степени православных и сектантов. По всей стране арестовывались евангелические вожди, молитвенные дома закрывались, а хоры и другие группы при общинах запрещались. Хороший пример дает случившееся в Балашове. Профсоюзные и комсомольские организации провели здесь ряд больших антирелигиозных собраний, на которых собирали подписи под некоей петицией. Позже на основании этой петиции местные власти отобрали здания у местных общин баптистов, молокан, адвентистов седьмого дня и иудеев в апреле 1929 г. Городские чиновники уверяли, что им пришлось разорвать договоры аренды с этими общинами, поскольку они не оказывали помещениям должного ухода, и потому что эти помещения требовались для расширения культурной работы. Баптистский молитвенный дом стал кинотеатром, молоканский – домом пионеров, а два других – жилыми домами [ГА РФ, ф. 393, оп. 81, д. 63, л. 42–49]. Распускались и религиозные коммуны. В первые месяцы 1929 г., к примеру, очень успешная коммуна евангельских христиан «Вифания» была принудительно передана коммунистическому колхозу и названа «Буденный» в честь героя Гражданской войны. Люди исключались из профсоюзов, пресвитеры, миссионеры и даже рядовые члены общинных советов лишались права голоса в качестве «духовенства». Потеря права голоса означала очень многое: нельзя было вступить в профсоюз, а значит, и устроиться на работу, и это в условиях, когда питание распределялось в зависимости от наличия места постоянной занятости [ГА РФ, ф. 393, оп. 81, д. 22; ф. 5363, оп. 1с, д. 5, л. 30–36 об.][201].

Евангельские общины захлестнул страх. Юрий Грачев, тогда самарский подросток-баптист, вспоминал, как, несмотря на такие трудности, как проблемы с руководством учебных заведений и невозможность найти работу, он и его друзья помогали своим братьям в заключении. Невзирая на предостережения старших, молодые люди, как прежде, собирались по субботам, готовили посылки для арестованных и даже пели гимны под окнами местной тюрьмы [Грачев 1994: 14–18]. Другие вступали в прямое противостояние с властью. В конце июля 1929 г. совет Дальневосточного отделения Союза баптистов послал письмо советскому правительству, предлагая отменить закон 8 апреля [Винс 1997:47].