Русские баптисты и духовная революция (1905–1929 гг.)

Конфликт по поводу ритуалов и веры часто выходил за пределы крестьянской избы и становился делом всей деревни. В 1911 г. миссионер Василий Скалдин сообщал, что сельский сход постановил прогнать тех, кто вошел в баптистскую общину в одном украинском селении. Когда баптисты собрались у своего молитвенного дома в воскресенье, там их уже ждала толпа вооруженных крестьян. Скалдин спросил, чего им надо, на что последовал ответ: «Чтобы здесь вы не собирались и не развращали наши семьи». На возражения баптистов, что на их стороне царская воля и дозволение губернатора, что они по закону могут исповедовать свою веру, крестьяне объявили свой приговор: «Мы ничего не признаем, у нас свой закон, и мы сделали приговор выгнать вас и больше ничего знать не хотим» [Баптист, № 10 (2 марта 1911): 77][83]. Натали Зимон Дэвис показала, что во время Реформации погромщики часто воспринимали совершаемое ими насилие как законную защиту истинной веры, которую не может отстоять правительство; подобным образом и здесь крестьяне пытались защитить традиционный уклад своей общины, искореняя ересь [Davies 1975:160–165]. Во многих случаях православные крестьяне открыто оправдывали свои действия тем, что деревенское право имеет преимущество перед законами, которые принимаются в Петербурге, или переводили проблему религиозного диссидентства в область общественной и политической неблагонадежности сектантов, чтобы вынудить правительство выслушать свои жалобы, например, [РГИА, ф. 821, оп. 133, д. 301, л. 49–50; ГМИР, ф. 2, оп. 16, д. 155, л. 12–14][84].

Общины, которые принимали меры против своих баптистских соседей, обычно предъявляли к ним две претензии: во-первых, их проповедь была недопустима, во-вторых, само их присутствие в деревне нарушало порядок сельской жизни. Как говорилось в постановлении одного сельского схода 1907 г. об изгнании баптистов,

они смело являются везде, и на улицах и в домах, с своею пропагандою и, стараясь совратить в свое вероучение, не останавливаются ни пред каким публичным кощунством, ни пред какою наглостью и даже богохульством над Православною церковью, святыми иконами, обрядами, таинствами; дерзость их и назойливость, с какою они при всяком случае, при всякой встрече с православными стараются распространять свое учение, в последнее время стала невыносимой [ГМИР, ф. 2, оп. 16, д. 155, л. 12–14].

В обращении жителей одного села к губернатору с прошением прогнать от них группу новообращенных евангеликов говорилось, что они «подрывают общественный строй жизни нашего поселения» [ГМИР, ф. 2, оп. 16, д. 155, л. 3]. Религиозное диссидентство действительно серьезно нарушало административную жизнь села, поскольку светские аспекты этой жизни были нерасторжимо связаны с религиозными. Хотя формально управление селом и приходом были разделены, именно сельский сход голосовал за принудительный «сбор» от всех селян на строительство и поддержание местной церкви [Shevzov 1994: 274–275, 172]. Теперь же баптисты отказывались участвовать в подобных голосованиях, что для их соседей было вопиющим нарушением норм общинной жизни, оскорблением неотъемлемой части жизни общины – Церкви.