Русские беседы: лица и ситуации

Обратим внимание на то, что министр в разговоре с чиновником не очень высокого ранга нашел нужным столь подобно излагать свою позицию и «доказывать необходимость запрещения,» несмотря на то что решение было принято, оно отнюдь не встретило не только широкого одобрения, но и понимания. Сам Никитенко познакомился с Полевым менее чем за два месяца до приведенного выше разговора с министром и так описывал его наружность и произведенное им впечатление:

«Это иссохший, бледный человек, с физиономией сумрачной, но и энергической. В наружности его есть что-то фанатическое. Говорит он не хорошо. Однако в речах его – ум и какая-то судорожная сила. Как бы ни судили об этом человеке его недоброжелатели, которых у него тьма, но он принадлежит к людям необыкновенным. Он себе одному обязан своим образованием и известностью – а это что-нибудь да значит. Притом он одарен сильным характером, который твердо держится в своих правилах, несмотря ни на соблазны, ни на вражду сильных. Его могут притеснять, но он, кажется, мало об этом заботится. “Мне могут, – сказал он, – запретить издание журнала: что же? я имею, слава богу, кусок хлеба и в этом отношении ни от кого не завишу”»[165].

Полевой недооценил степень своей зависимости: журнал ему вскоре и правда запретили, но, оказалось, что и достать свой кусок хлеба – в том числе и буквально – окажется очень сложно. Уваров настаивал: «надо […] отнять у него право говорить с публикою» – тогда как Полевой пока еще думал, что речь идет лишь о закрытии журнала.

Остановка журнала на полном ходу оказалась для Полевого тяжелым ударом еще и в том отношении, что материальные дела его были весьма запутаны – долги были значительны, а поступления резко сократились. Ближайшие пару лет он будет искать любую возможность заработать, не теряя оптимизма – редактировать анонимно журнал, так как официального позволения не сможет получить, писать в петербургскую «Библиотеку для чтения» и т. д. и надеяться перебраться в столицу из опостылевшей ему Москвы. Так, А. И. Герцену в Вятку он пишет 25.II.1836:

«Наперед всего вы простите мне и не причтите в вину долговременное медление мое ответом на уведомление ваше. Причиною была полунеожиданная, полунечаянная поездка моя в Петербург, отнявшая у меня почти месяц, а потом тьма мелких забот и нездоровье мое по возвращении; не поверите, сколько различных досад и неприятностей перенес я с тех пор, как мы не видались, моральных и физических. Москва так надоела мне, что, может быть, я решусь совершенно оставить ее; по крайней мере, нынешнее лето, с июня месяца я провожу в Петербурге. Если уж надобно, неволя велит, продолжать мне мою деятельность, то надобно продолжать ее в Петербурге, который, как молодой красавец, растет и величится на счет Москвы, стареющей и дряхлеющей. Но что в будущем, ведомо только Богу, а пока я в Москве […]»[166].