Русские беседы: лица и ситуации

«Странно и то, что я скрыплю, а кругом меня валятся. На что я еще могу годиться? Разве для того, чтобы мосьё Протопоп не сказал: “Умер не заплативши”, да подписчики неконченных книг не прибавили: “умер, не выдавши книг!” Заплатить, дописать – и кончить. Что пишу теперь, годится для настоящего времени, но потом из всего этого создадут только надгробный памятник, и предадут забвению. Нынешним летом хочу написать мою последнюю повесть, и последнюю драму. В конце ее будет эпилог, где я распрощаюсь с публикой. Замолчать вовремя – дело великое. Мне надлежало замолчать в 1834 году. Вместо писанья для насущного хлеба и платежа долгов, лучше тогда заняться бы чем-нибудь, хоть торговать в мелочной лавочке. Но кто борец с своей судьбою похвалится, что не все выигранные им битвы были более подарки случая, а не расчета; а проигранные принадлежат ему лично?»[175].

4. «Миф о иезуитах» в отсутствие иезуитов

Политический миф: мифы о заговоре.

Мифы о заговоре – феномен относительно недавний, восходящий к XIX в., и, что куда более важно, в XIX в. получивший наиболее полное развитие. Последнее утверждение может представляться парадоксальным, учитывая развитие всевозможных рассуждений о заговоре и разных претендентов на роль субъектов и объектов заговора в XX в. и в наши дни. Однако, выдвигая данный тезис, мы фиксируем не фактическую распространенность данного рода представлений, а их статус – на протяжении XIX в., а в особенности в период с 1820-х до 1870-х гг., «универсальный заговор» выступал авторитетной объяснительной моделью, его использовали и политики, и философы, и историки, не говоря о публицистах и т. п., для осмысления социальной реальности.

В этот период складываются все три базовых мифа о заговоре: (1) масонский, (2) иезуитский и (3) еврейский[176]. Примечательно, что в формировании 1-го и 3-го значительную роль в 1790–1800-х гг. сыгралодин и тот же человек – аббат Баррюэль. Обращение к текстам Баррюэля[177] демонстрирует, что они весьма далеки от того, что в последующем стали называть «конспирологией»: автор не только внимателен к конкретному материалу, не только активно его собирает, но и обладает критическим чутьем, работает с данными, как подтверждающими, так и противоречащими его теории. Его труд по истории якобинства и истоков французской революции вызывал в некоторых отношениях и уважение, и внимание последующих историков (из числа которых достаточно упомянуть Франсуа Фюре[178]) – собственно, Баррюэль с замечательным чутьем отмечает роль «клубов», «академий» и других объединений в подготовке Французской революции. Проблема состоит ровно в одном – в исследовательской презумпции рациональности (и здесь Баррюэль, создающий первые версии мифа о заговоре, принадлежит целиком эпохе Просвещения): если действия явно ведут к определенному результату, а различные группы и сообщества, взаимодействующие друг с другом, оказываются важнейшими акторами, чьи действия привели к данному результату, то для Баррюэля это оказывается доказательством целенаправленности их действий (что подкрепляется соответствующими текстами и заявлениями, исходящими от групп в целом или от их участников), но и, что важнее, результат, который можно признать соответствующим намерениям, тем самым оценивается и как порожденный данными действиями. Баррюэль таким образом оказывается в едином дискурсивном пространстве со своими оппонентами – если они представляют свершившееся как результат своих действий, то в этом он соглашается с ними, а само пространство исторического действия оказывается тотально рациональным.

Отметим, что Баррюэль принадлежит скорее к предыстории «мифа о заговоре» – последний приобретает силу несколько позже, с конца 1810-х – начала 1820-х гг., и здесь основными действующими лицами, развивающими и продвигающими данный комплекс представлений, оказываются представители совсем иных политических взглядов – либеральная оппозиция и даже часть оппозиционно настроенных консерваторов-легитимистов, а затем, с 1830-х – республиканцы и относительно радикально настроенные либералы.