Русские беседы: лица и ситуации

Миф о иезуитах в России особенно примечателен тем, что возникает в отсутствие самих иезуитов; время его основного развития – 1860-е гг., когда Орден Иисуса уже около сорока лет не действовал в Российской империи (его члены были вынуждены покинуть Петербург в 1821 г., а территорию Империи – в 1824 г.). Примечательно, что в ситуации и первоначальных успехов деятельности Ордена на территории Империи, и в последующий период, когда Орден вызвал многочисленные нарекания и в конце концов был запрещен, его противники были крайне далеки от использования «мифа о иезуитах», что объясняется весьма просто – на тот момент он еще не успел сложиться. Критика, адресованная Ордену, на тот момент представала вполне типичной и, что гораздо важнее, была принципиально ограниченной (так, например, миссионерская активность вызывала протест и, собственно, и послужила основной причиной изгнания Ордена – в рамках нарушения конфессиональных правил, существующих в раннемодерной империи, где религиозная идентичность была предписанной, а изменение религиозной принадлежности, помимо прочего, существенно меняло статус лица и не могло рассматриваться лишь как вопрос «личного выбора»). Иными словами, Орден здесь представал как «антигосударственное» объединение в том смысле, что нарушал правила, установленные в рамках империи и, что не менее важно, регулярно стремился преодолеть имперские границы, вступив в непосредственное подчинение Риму (в отличие от имперских требований для каждой конфессии иметь собственную, автономную структуру в пределах империи и высший орган управления, подчиненный именно имперским властям).

Миф о иезуитах проникает в российское общественное сознание извне, уже готовым – собственно, это восприятие сложившихся форм, в первую очередь популярных романных образов («Агасфер» Э. Сю) и исторических популярных работ (Мишле, Кине). Однако вплоть до 1860-х гг. эти образы пребывают в неактуализированном виде – они не прилагаются к местным реалиям, оставаясь внешними, относящимися к Франции, Италии и т. д.

Качественно меняет ситуацию нарастание напряженности вокруг Царства Польского и Западных губерний (т. н. «польский вопрос»), приобретя особенную остроту в ходе и после Январского восстания (1863). Наиболее видная фигура из создателей русского извода – Ю. Ф. Самарин, автор «Иезуитов…», первоначально публиковавшихся отдельными «письмами» на страницах аксаковского «Дня» в 1865 г. и затем выпущенных отдельным изданием (1866)[186], получившим широкую известность (и вплоть до конца Российской империи пользовавшихся известным авторитетом – так, в богословских работах ссылки на них и отсылки к ним читателей за получением «фактических сведений» об иезуитах встречаются на всем протяжении с середины 1860-х и вплоть до 1910-х гг.). Сам текст «Иезуитов» не был особенно оригинален – на комплементарное письмо кн. Е. А. Черкасской[187] Ю. Ф. Самарин отвечал: «Вы спрашиваете, не похлопочу ли я о том, чтоб мои письма о иезуитах переведены были на французский язык. Я хлопотал о противном. Двое моих знакомых вызывались перевести; но я убедил их этого не делать. Все, что я показал русской публике, ново только для нее; все извлечено целиком из французской же литературы и давно всем известно за границею. […] Но я похвастаюсь перед Вами другими для меня лестными литературными успехами. Во-первых, Петр Иванович Бартенев издает мои письма отдельною брошюрою и надеется на хорошую выручку; во-вторых, они переводятся на болгарский язык и на арабский, для Сирии»[188].

Однако, если содержание «Иезуитов…», действительно, не было оригинально, то интерес представляло переключение логики и направленности текста. Прежде всего, «иезуиты» выступали, в согласии с целым направлением во французской разработке мифа о иезуитах, как воплощение «католичества», образ того, до чего дошла/может дойти церковь – но у Самарина это соединялось со славянофильской критикой католичества, как отпадения от православия, и представало реализацией первоначальной «лжи» схизмы. Более существенно иное – «польский вопрос» и конфликт с поляками Самарин уже в 1863 г. истолковал не как частный политический вопрос, а как противостояние православия и католичества, Запада и России. Тем самым «иезуиты» оказывались для него предельным воплощением «Запада», обличением его внутренней неправды – и в то же время сливались с фигурой «поляка» как политической, поскольку Самарин разграничивал «поляка» как этнографическую реальность и «поляка» как политического субъекта, а в качестве последнего «поляком» была «польская шляхта» и «окатоличенная», «опольщенная» (в данном случае это тождественно) шляхта Западных губерний[189].