Русские беседы: лица и ситуации

До того, как стать всеобъемлющим, миф о заговоре прошел этап «ограниченного заговора» времен революции, где понятие «врага народа» (изначально двусмысленного, объективного/субъективного – чтобы быть «врагом народа», не обязательно было «злоумышлять против народа», злоумышленность могла вытекать из самого положения лица) связывалось со всеобщим заговором против революции – «заговор» предполагал как раз отклонение от нормального порядка вещей, ведь если «революция» выступала как «вразумление», утверждение естественного порядка, торжество справедливости (соответствующей человеческой природе), то выступать против революции можно было либо в силу своей «испорченности» (неестественности), либо (что не противоречило первом варианту, но модифицировало его) в силу отсоединения от общества, наличия «частного» интереса.

Важной специфической чертой «базовых» мифов о заговоре в 1-й пол. XIX в. выступает то, что их «субъектом», «заговорщиком» никогда не выступает государство как таковое и, как правило, им не является правительство. Речь может идти о том, что в правительство проникли «заговорщики», «заговор» распространился на «членов кабинета», но в любом описании подобного рода характерно, что «заговор» не будет «тотальным», он всегда касается лишь некой части – и само государство здесь оказывается тем, что не может быть «заговорщиком» (против «народа», например)[179].

Государство, власть остаются позитивной ценностью – сами по себе. В данном случае мы можем наблюдать сохранение традиционных представлений о «власти» (potestas) как о «благе», о «благом» по своей природе – и, следовательно, зло здесь возможно именно как удаление, искажение – в той мере, в какой правительство перестает служить «общему благу» и служит «благу частному». При такой связке «заговор» тесно соседствует с «партией», против которой направлена политическая публицистика 2-й половины XVIII – начала XIX в.

Однако из этого тезиса можно, по нашему мнению, вывести и существенно более интересные следствия: государство здесь выступает как сфера политического (и, следовательно, публичного – в рамках дихотомии частное/публичное). Отсюда – заговор выступает как форма, принципиально противостоящая «политическому», находящаяся вне публичного и в то же время противопоставленная либеральной «ликвидации политического» через «прозрачность» естественного порядка, теоретическим воплощением которого служит политическая экономия (и где «партии» могут быть истолкованы либо в качестве акторов, в одном ряду с индивидами[180], либо как противостоящие им – и тогда понимаемыми как фактор, искажающий естественный порядок[181]).

Иными словами, перед нами две формы «ликвидации политического»:

полицейская, где возникает специфическая и совершенно логичная фигура «полиции как формы заговора»: парадоксальность в данном случае связана с тем, что заговор предполагает «тайну», сокрытие от общего сведения, в то время как полиция публична (в отличие от любых форм секретных служб, в связи с чем понятие «тайной полиции» выступает парадоксом, или, если угодно протянуть данную цепочку аргументации дальше – как диалектическая противоположность между «явленным» и «политическим», когда первое (полиция) одновременно оказывается противостоящим второму (политическому), осуществляя деполитизацию, и тем самым, в реальности политического, «секретная служба» – это аналогичное действие, когда «политическое» не может быть отменено прямо, но может быть ликвидировано содержательно: оно перестает быть пространством решения/действия, а лишь пространством предъявления решения, принимаемого в ином месте, т. е. это сфера «оглашения»);