Русские беседы: лица и ситуации

В своих бумагах я нашел стихи, написанные мною в Петербурге, через несколько дней времени после ареста Ю<рия> Федоровича[332] в 1849 г., в Марте месяце – и за несколько дней до моего собственного ареста[333]. Оно озаглавлено: «Ответ на письмо N. N.» Я припоминаю, что был приглашен на какой-то раут или обед или ужин одним из знакомых Юрия Федоровича и нашел неприличным такую затею для приятелей арестованного. Но такая досада, никак не могу припомнить, от кого было приглашение, и кому я отвечал! Был ли это граф Дм. Андр. Толстой[334], или А. Вл. Веневитинов[335], или Кн. П.А. Вяземский[336] <вписано над строкой: или А. О. Смирнова[337] (едва ли)> – никак не припомню, но в то время (я только что приехал в Петербург из Бессарабии[338]) у меня других знакомых, которые бы могли дать пиры или рауты, никого не было[339]. Конечно, Ю<рий> Ф<едрович> никогда не узнал об этих стихах, потому что он уехал из Петербурга когда я еще сидел в III Отделении[340], а меня Перовский потом удерживал в Петербурге до конца Апреля. Не помню, был ли он еще в это время в Москве[341], где я остался дней 10, не больше, проездом в Ярославль – по службе. Я сам об этих стихах совсем забыл! Они не попались при обыске потому что дня за два до обыска А. О. Смирнова, почему-то беспокоившаяся что и меня могут арестовать или по крайней мере обыскать, уговорила меня принести к ней на сохранение все мои рукописи и, – что я и исполнил, оставив у себя только «Бродягу»[342] и несколько писем от родных. Стихи эти, конечно, очень молодые, что называется, «экзальтированные» и вероятно заставили весьма пожать плечами тоже, кто их получил, но выписываю их здесь для Вас, так как Вам это может быть интересно.

N. N.

Ответ на письмо.

Противен смех и говор шумный
Обычных суетных речей —
Живой, законной и разумной
Внезапной скорби наших дней!
Ужели свет, ярму послушный,
Не может ныне, равнодушный малодушный,
Почтить страдание сполна,
Уважить памятью особой,
Когда бессмыслицей и злобой
Святая правда попрана?…

Нет, ковам злым и делам черным

До дна души возмущены,
Мы все врагов клеймом позорным
Клеймить без устали должны.
Но если в ком души не станет,
Кто совесть выгодой обманет
И нищ пред силою падет, —
Тот жди грозы! Тот год от году
Грешные Богу и народу!
И месть обоих призовет!..

Март. Петербург.

1848

Прощайте, целую Ваши ручки.

Сердечно Ваш Ив. Акс.

XV

27 Ноября 1878.

с. Варварино

Теми же словами начну я свой ответ, любезнейшая Марья Федоровна, какими Вы начали Ваше последнее письмо: «темно, неприветливо, серо». Можно прибавить: серо, серо и – говоря о Русской деревне – сиро, потому что нет ничего печальнее Русской деревни в мокрую, грязную осень, в бездорожье, в распутицу: ни на санях, ни на колесах, бедные лошаденки изморились… Всегда забывают, сравнивая благосостояние наших крестьян с крестьянами западных стран, сколько первым приходится тратить сил и времени с борьбе с климатом, иметь и одежду, и экипаж и упряжь вдвойне. А потом – одна эта грязь имеет деморализирующее, угнетающее действие на душу…

Не знаю – этой ли грязи приписать и деморализацию Русского общества… Катковские дифирамбы получены были мною одновременно с описанием «Новой резни в Македонии» нами вырванной из Турецкого срама и вновь отданной Туркам на осрамление… Я все ждал – не скажется ли хоть в чем-нибудь настоящая правда народной мысли, народного чувства… Ни в чем. Как будто не пережили мы, не мы сами торжествовали и 20 Октября 1876 г., 12 и 23 Апреля 77 и 19 Февр. 78 года[343]. Точно ни в чем не бывало, все тишь да гладь да Божья благодать… И предание нескольких миллионов христиан опять на резню туркам возводят к добродетелям христианского смирения!!.. Спасибо хоть Амвросию: у него в речи хоть какой-нибудь намек есть, что остается еще желать кое-чего. Ничего не хочу я иметь общего с этим обществом и если и возвращусь, так выйду из гласных Думы и Земства.