Русские беседы: соперник «Большой русской нации»

В этом рассказе многое характерно для более позднего отношения Кулиша к памяти Шевченка и к тому публичному образу последнего, к созданию которого он и сам в 1860-х приложил много сил, – Шевченко станет для него в 1870-е и последующие годы образом высокоодаренного, но необразованного поэта, тем, чьим не столько достоинствам, сколько недостаткам поклоняется публика, восхищенная его (ей созвучным) воспеванием былой «козатчины», «подвигов» гайдамаков и т. п. «руинирующим» тенденциям, присущим его «полупьяной музе», как напишет он в 1874 г. Все это, впрочем, будет намного позже, а тогда, в 1843 г., они оба были очарованы козацкой стариной, восхищались и находили вдохновение в «Истории русов», жили романтическим воспеванием прошлого – и вытекающими из него надеждами на будущее, которые без противоречия сочетались со столь же романтической тоской о невозвратно ушедшем.

В следующем году, в середине октября, Кулиш познакомился с Костомаровым, об обстоятельствах этого знакомства они оба рассказывали весьма похоже. Кулиш писал:

«Однажды я застал у Юзефовича магистра Харьковского университета Н.И. Костомарова, в широковещательной беседе о козаках, до которых мы все были большие охотники, я же лично был преисполнен такой любви к их подвигам, что летописные о них сказания и песни хранил в памяти, как малорусскую „Илиаду“. Приняв участие в беседе, я привел целиком длинную тираду из какой-то летописи. Костомарова поразило такое рьяное изучение малорусской письменности, и мы с первого обмена мыслей сделались близкими знакомыми» (Кулиш, 1885: 61).

Вскоре, пишет Кулиш, «проговаривали [мы] напролет целые летние ночи и в своих ночных прогулках, сопровождаемых не стеснённым никакими еще страхами ораторством, стороннему наблюдателю… могли казаться пьяными. Избыток мечтательности, основанной на любви к лучшему (как мы были убеждены) из народов, делал нас восторженными» (Кулиш, 1885: 62). О том же вспоминал и Костомаров, прибывший в Киев к попечителю учебного округа в связи со своим назначением учителем гимназии в Ровно и отосланный тем к своему помощнику:

«[Юзефович] принял меня радушно, говорил, что читал мою диссертацию, наговорил по ее поводу множество комплиментов… Во время моего посещения входит молодой человек, которого Юзефович знакомит со мною. То был Пантелеймон Александрович Кулиш. Разговор зашел об исторических источниках малороссийской истории, и мы обоюдно с удовольствием узнали, что нам обоим знакомы одни и те же источники. Выходя от Юзефовича вместе с Кулишем, я отправился в соборую церковь св. Софии… Походивши в Софиевском соборе, я отправился к Кулишу, который занимал тогда должность смотрителя уездного училища на Подоле. Когда мы заговорили о собрании песен, Кулиш вынул огромный ворох бумаг: то было его собрание народных песен. Сам я, в ожидании подорожной и подъемных денег для следования в Ровно, поселился на Подоле… С тех пор я виделся с Кулиш ем каждый день, мы ходили с ним по Киеву и осматривали разные киевские достопримечательности: он же познакомил меня с М.А. Максимовичем, жившем в Старом городе, близ упраздненной ныне церкви св. Троицы, занимая небольшой деревянный домик с садом» (Костомаров, 1922: 170–171).