Русские беседы: соперник «Большой русской нации»

«…при губительном влиянии внешних обстоятельств и своекорыстии панов, отделивших свои интересы от интересов народных, простолюдины под гнетом нужд сперва теряют свою энергию, а потом и самое сознание своих человеческих прав… есть еще в разных местах Украины козаки-поселяне, потомки городовых Козаков. Они составляют многочисленное сословие и отличаются от прочих украинцев чистотою народного типа, который в высших сословиях истерт чуждою цивилизациею, а в крестьянах подавлен беспрестанными притеснениями» (Кулиш, 1846: 98,112)

В вердикте по делу кирилло-мефодиевцев говорилось: «Кулиш в изданных им сочинениях „Повесть об украинском народе“ 1846, „Украйна“ 1843 и „Михайло Чарнышенко“ 1843 г. с восторгом описывал дух прежнего казачества, наезды гайдамаков изображал в виде рыцарства, представлял историю этого народа едва ли не знаменитее всех историй, славу его называл всемирною, приводил песни украинские, в которых выражается любовь к вольности, намекал, что дух этот не простыл и доселе таится в малороссиянах, описывал распоряжения императора Петра I и преемников его в виде угнетений и подавления прав народных.

Сочинения Кулиша могли столько же поселять в малороссиянах мысли о возможности существовать отдельно, сколько стихотворения Шевченко, и тем более производят вреда, что одно из них издано „Для детей старшего возраста“. Разница между этими двумя писателями та, что Кулиш, увлекаясь любовью к родине, не предполагал, что мнения его могут быть приняты в дурном смысле, и когда указали ему на двусмысленные места, он с ужасом увидел, что мысли его действительно могли сделаться причиною беспорядков» (КМТ-1: 76).

Ситуация сама по себе была весьма неожиданной – Кулиш был наказан за тексты, прошедшие цензуру, распространявшиеся свободно на протяжении нескольких лет и до того момента не вызывавшие нареканий. Цензор А.В. Никитенко, сохранивший в своем дневнике ходившие в Петербурге слухи о деле, разбиравшемся в III отделении, писал: «Я наконец достал „Звездочку“ и прочел историю Кулиша, теперь мне понятно, почему Ивановский не мог ответить ничего, кроме: „Виноват“… С этой маленькой книжкой, впрочем, соединены, говорят, гораздо более важные обстоятельства. На юге, в Киеве, открыто общество, имеющее целью конфедеративный союз всех славян в Европе на демократических началах, наподобие Северо-Американских Штатов. К этому обществу принадлежат профессора Киевского университета: [Н.И.] Костомаров, Кулиш, [Т.Г.] Шевченко, [Н.И.] Гулак и проч. Имеют ли эти южные славяне какую-нибудь связь с московскими славянофилами – неизвестно, но правительство, кажется, намерено за них взяться. Говорят, что все это вывели наружу представления австрийского правительства», – а через пять дней, 7 мая, отмечал: «…получил от министра (через попечителя) секретное предписание следующего содержания: „Рассматривая появляющиеся в повременных изданиях сочинения об отечественной истории, я заметил, что в них нередко вкладываются рассуждения о вопросах государственных и политических, которых изложение должно быть допускаемо с особенною осторожностью и только в пределах самой строгой умеренности. Особенного внимания требует тут стремление некоторых авторов к возбуждению в читающей публике необдуманных порывов патриотизма, общего или провинциального, становящегося иногда если не опасным, то по крайней мере неблагоразумным по тем последствиям, какие он может иметь*. В заключение предписывается иметь строгое наблюдение и проч.» (Никитенко, 1955: 304–305, записи от 2 и 7 мая 1847 г.).

Дело Кирилло-Мефодиевского общества внезапно для центральных властей обнаружило наличие украинского национального движения – прежние тексты и поступки попали в новый контекст. Третье отделение довольно быстро сделало квалифицированный анализ ситуации – уже в мае 1847 г. шефу III отделения, гр. А.Ф. Орлову был представлен черновой текст записки для государя, который было повелено несколько сократить. В ней отмечалось, что украинофильство – частный случай гораздо более широких процессов, более того, именно тех, которые стимулировались самими имперскими властями в рамках доктрины «официальной народности»: