Русские беседы: соперник «Большой русской нации»

«Да, я счастлив своею жинкою: такая украинка, что просто восхищение! Шевченка наизусть знает, а в истории заткне за пояс иншого й скубента. Женщина разумная, твердая в намерениях, чувствительная к бедствиям человечества – одним словом, достойная самой высокой ступени в обществе» (КМТ-2: 32).

Смерть отца окончательно закрывала за ним прежнюю жизнь – все связи с былыми родственниками теперь порваны, нет былых родных, но появились новые и новые надежды. Для Кулиша, казалось, начиналась новая жизнь, та, к которой надобно готовить и жену. 26 декабря 1846 г. Кулиш писал Плетневу, объясняя мотивы, побудившие его жениться перед отправлением в длительную поездку, а не по возвращении:

«По возвращении моем из-за границы я должен буду ввести свою жену в лучшее столичное общество. Провинциальный ее язык, обращение и недостаточность умственного образования заставили бы ее в таком случае играть незавидную роль. Это побудило меня взять ее с собою за границу и довершить там ее образование» (Нахлiк, 2006: 39).

Новая жизнь и правда началась: 2 апреля Кулиш был арестован в Варшаве по делу Кирилло-Мефодиевского общества и отправлен с жандармами в Петербург, вскоре после него был арестован и Василий Белозерский, последовавший за своим зятем. У потрясенной Александры, к этому времени уже ждавшей ребенка, сделался выкидыш – больше она уже никогда не могла иметь детей ((Нахлiк, 2006: 52).

Под следствием и в ссылке (1847–1850)

В марте 1849 г. в прошении на высочайшее имя Александра Кулиш писала о своем муже: «…наконец взошла было и для него ясная заря счастия: труды его готовы были увенчаться успехом, образованные и просвещенные люди обратили внимание на любознание его и неутомимость и он достигал уже цели своих желаний – благородного звания ученого, удовлетворяющего потребностям души его и обеспечивающего дальнейшее безбедное существование, уже он послан был щедротами вашего величества за границу для довершения образования, но в это самое время замечены были в прежде изданных им сочинениях некоторые необдуманные выражения и он арестован был в Варшаве» (КМТ-2: 143). Разумеется, жанр прошения на высочайшее имя, особенно с просьбой о помиловании, предполагает массу условностей, однако во многом он передает действительное расположение духа Кулиша в 1846–1847 гг., насколько об этом можно судить по другим документам. Будучи рьяным украинским патриотом, он в то же время успел отдалиться от настроений в Киеве, которые тем временем радикализировались. Плетневу Кулиш писал 29 декабря 1846 г.:

«В здешней молодежи, окончившей университет, я нашел страшное волнение умов и готовность на эфемерные затеи. Они думали, что я не только приму участие в их предприятиях, но сделаюсь даже главою их литературной корпорации. С этим намерением они собрались у одного моего знакомого, где я обещал быть на вечере. Я увидел себя посреди задумчивых лиц, потупленных лбов и нахмуренных бровей. Я внутренне смеялся и досадовал. Холодность моих суждений поразила их, и они, кажется, сочли меня столичным эгоистом. Но Костомаров и Шевченко по-прежнему ко мне привязаны» (цит. по: Нахлiк, 2007:1, 53).

Много позднее он вспоминал, как все «мы были очарованы Шевченко почти в буквальном смысле слова. Никто выше меня не ценил его дивного стиха. Чары дикой во многих случаях его поэзии подавили в моем уме и сердце все, что воспринял я трезвенного от несравненного Плетнева. Со мной произошло нечто вроде того, что происходит с некоторыми из воспитанных в русской столице черкесов, когда они понюхают родного воздуха» (Кулиш, 1885: 68). Но сколь бы ни был велик энтузиазм, охвативший Кулиша за месяцы его пребывания на Украине, его собственные планы вели его к научной работе, долгой поездке в Пруссию и Австрию – и последующим надеждам на Петербург.