Русские беседы: соперник «Большой русской нации»

«Судьба только что избавила меня от тягости вещественных нужд, как я навязываю себе новые, ибо мои доходы окажутся самыми ничтожными при семейной жизни и из человека обеспеченного с денежной стороны я добровольно перейду в горестное состояние человека нуждающегося. Это будет в высшей степени безрассудно, если брать дела в самом прозаическом смысле. Но что же сказать в таком случае, когда для женитьбы я должен буду отказаться от литературных моих предприятий, которые составляют отраду моей жизни. Вместо издания народных песен, летописей, антиков я буду производить детей, вместо вспомоществования добрым труженикам я буду заботиться о домашних потребностях, вместо соединения деятельных умов в одну дружескую семью я вплетусь в связи с родственниками моей жены, совершенно по духу мне чуждыми! Что это за жизнь! Я прихожу в ужас при одной мысли о таком существовании, а между тем – не больше как 20 часов назад я мечтал о счастии жить семьянином. Бедный я человек!» (Кулш, 1993: 25).

В той же записи от 25 августа 1846 г. Кулиш продолжал размышлять наедине с собой о природе и условиях своих чувств к Александре Белозерской:

«Какие духовные связи имели мы с нею? Сказали ли мы друг другу хоть пять слов, в которых выразилось бы сочувствие двух высоких душ? Напротив, ее глупое воспитание сделало ее неспособною ни к какому серьезному разговору, а я, при всяком случае поговорить с нею без посторонних ушей, с трудом находил содержание для своей речи. У меня была сильная потребность любви, и я в ослеплении своем хотел видеть в ней совершенство, тогда как она создана совсем не для меня. Брат ее сам увлекался моими чувствами и поддерживал всеми мерами эту связь, которая сама по себе никак не клеилась. При всем том такова сила привычки, что я тесно сроднился с этой мечтою, и скольких слез стоила мне, бывало, разлука с девушкою, с которой, оставаясь наедине, я не знал что делать и почти тяготился! К моей молодой чувственности примешивалось еще другое, несколько благороднейшее обольщение. До тех пор я почти не жил в семействе, мне приятно было жить в прязни между людьми в хуторском затишье, и сколько в моем сердце отмерено было чувства для любви к матери, которой цену я узнал только по ее смерти, сколько дано мне было от природы способности любить сестру, которой у меня никогда не было, столько я принес в жертву этим двум женщинам, т. е. Хозяйственным] С[пособностям] и ее маменьке» (Кулiш, 1993: 25–26).