Русские богатыри

Единственный, кто дерзнул нарушить одиночество князя, был владимирский епископ Митрофан. Высокий, сухой, красивый, Митрофан был человек уже пожилой, но сохранивший, несмотря на возраст, телесную бодрость и остроту ума. В проповедях своих он никогда и никого не упрекал и людей зря не корил, но все в его присутствии робели. Виски у него были уже совсем белые, а длинная седая борода ниспадала почти до пояса. Голубые глаза под седыми бровями глядели твердо, прожигая дремучую поросль бровей, а из-под них, как лучи от солнышка, разбегались по лицу продольные морщины.

— Вижу твою кручину, князь. — Митрофан покашливал и прятал руки в рукава долгого вотола на куньем меху. — Но помочь в этой твоей беде я не в силах. Одно скажу, ты сделал все верно. Единственное проклятие на тебе — это твоя собственная вина, не мучь себя понапрасну. Иной думает: и я бы на его месте высокое совершил, но окажись на нём, кто знает, как поступит! Рассуждать со стороны и осуждать всегда легче, — добавил он, ласково посмотрев на княжича.

— Душа болит! Я знаю, что сделал всё как надо, но от этого ни капли не легче, — вдруг сказал Всеволод. Он выкладывал все свои сомнения и колебания. Быть может, один только Митрофан и способен понять и успокоить муки его души.

— Душа у всех болит, да мы сейчас не душу свою ублагоустраиваем, а думаем о пользе дела, — простуженный епископ говорил медлительным глуховатым и приятным голосом и двигался не торопясь. — Тебе сейчас может показаться, что в душе твой побеждает мрак, но поверь, это не так, просто боль, беспомощность и гнев затмевают разум, а что будет с душой, зависит лишь от тебя одного.

Один старый отшельник, долгое время проживший в лесу, рассказал мне историю. Чтобы объяснить маленькому деревенскому мальчику, приносящему в скит еду, что происходит в человеческой душе, чтобы даже ребёнку было понятно, он представил всё дело так.

— В каждом человеке идет борьба, очень похожая на борьбу двух волков. Один волк представляет зло — зависть, жадность, предательство, тщеславие, унижение, ревность, эгоизм, глупость, ложь… Другой волк представляет добро — мир, любовь, верность, надежду, правду, доброту… Понятно тебе? — спросил отшельник мальчика. Тот на несколько мгновений задумался, а потом спросил:

— А какой волк сильнее? Кто кого победит?

Отшельник улыбнулся в ответ и сказал:

— Всегда побеждает тот волк, которого ты больше кормишь. Так и в твоей душе сейчас идёт борьба, князь, и победит то, что сам выберешь.

И он снова закашлялся.

— Болею, плоть немощна, — будто оправдываясь, сказал Митрофан своим простуженным голосом и продолжил — Я понимаю всё, что ты сейчас чувствуешь, и справиться с этим можешь только ты сам, хоть это будет и непросто. Я расскажу тебе одну притчу, надеюсь, ты поймёшь её правильно. К одному очень почтенному и уважаемому настоятелю пришёл монах и с опаской спросил: «Отче, что бы ты сказал, если бы узнал о моём падении?» — «Подымайся», — ответил настоятель. «А в следующий раз?» — «Снова подымайся». — «И сколько же так может продолжаться, когда я буду падать и подниматься?» И настоятель ответил: «Падай и поднимайся, пока ты жив! Ведь те, кто упал и не поднялся, мертвы!» Вот и скажу тебе: поднимайся, князь, ты нужен городу, Владимир надеется на тебя!

Свечи в кованом железном подсвечнике догорали, но служка терпеливо ждал, когда можно станет их переменить, не нарушая мудрой беседы, и только по окончании речи епископа поторопился водрузить новые взамен огарков.

— Иди с Богом! — Митрофан благословил княжича иерейским крестом.

Даже услышанная мудрость не всякий раз доходит так быстро, как бы хотелось. Главное, что разумное зерно упало в подготовленную почву. Вернулся в свои покои Всеволод чернее ночи, и если бы кто за ним следил, то услышал бы, как он меряет горничный покой большими шагами, от стены к стене, в поисках спасения. Он провел слишком тяжелую ночь, которая отразилась черными кругами под глазами. Слишком многое свалилось на него враз. Он больше не был тем двадцатипятилетним юношей в сверкающей броне, переполненный мыслями о славных делах. А епископ Митрофан всю ночь, не ложась, простоял на молитве.

Видя, что ничего у него не вышло, Батый распорядился начинать готовиться к штурму города. Походные мастерские принялись изготовлять по планам китайских инженеров изрядное число сверхмощных метательных приспособлений. Одни сооружались быстрее, для изготовления других требовалось время, но Батый ждать не собирался, он готов был бросить орду на стены уже немедля.

Стража на стенах, постукивая от холода сапогами и похлопывая себя рукавицами, перекликалась. Глядя на расположившуюся под стенами орду, ратники обсуждали между собой перспективы:

— Народу у нас маловато, кто под Коломной погиб, других Юрий с собой на Сить увёл, а ремесленник, даже самый отчаянный, опытному гридню в бою не чета.

— Народу действительно немного. Но Владимир татарам нипочем не взять, такую неприступную крепость! Ты глаза разуй! Валы земляные высокие, стены рубленые, башни крепкие!

— А если таран? Господи, пронеси!

— Да ты что? Робеешь?