Русские, или Из дворян в интеллигенты

— Что скажете? — спросил Николай по окончании чтения. — Я положу предел этому разврату, это все еще следы, последние остатки, я их искореню. Какого он поведения?

Министр, разумеется, не знал его поведения, но в нем проснулось что-то человеческое, и он сказал:

— Превосходнейшего поведения, ваше величество.

— Этот отзыв тебя спас, но наказать тебя надобно для примера другим. Хочешь в военную службу?

Полежаев молчал.

— Я тебе даю военной службой средство очиститься. Что же, хочешь?

— Я должен повиноваться, — отвечал Полежаев.

Государь подошел к нему, положил руку на плечо и, сказав: «От тебя зависит твоя судьба; если я забуду, ты можешь мне писать», — поцеловал его в лоб.

Я десять раз заставлял Полежаева повторять рассказ о поцелуе, так он мне казался невероятным. Полежаев клялся, что это правда.

…Полежаева свезли в лагерь и отдали в солдаты».

Опять-таки уточним: отправили унтер-офицером в учебную команду Бутырского пехотного полка.

А что было до того?

Подобно Жуковскому, Фету, тому же Герцену, Полежаев (1804–1838) был незаконнорожденным: крепостная крестьянка пензенского помещика Леонтия Струйского Аграфена Федорова родила от барина, который выдал любовницу за саранского мещанина Ивана Полежаева. И хотя после загадочного исчезновения отчима и смерти матери Александр жил в усадьбе отца, но отнюдь не подле него, а в среде дворовых. Струйский, деспот-чудовище (позже, впав в запой, убьет одного из своих людей и будет сослан в Сибирь), отцовских чувств не испытывал, впрочем все же не отказавшись от исполнения некоторых родительских обязанностей. Александр попал в Москву, в пансион, а там и в университет, куда он был зачислен вольным слушателем словесного отделения. Не причисленный к дворянству, «полноценным» студентом он быть не мог. Университет он закончил, что давало право покинуть податное мещанское сословие, но свидетельство об успешном окончании курса наук и, как следствие, в возведении во дворянство было готово, когда он уже попал под тяжелую царскую руку…

За что? (Истошный вопрос, который Лев Николаевич Толстой взял заглавием своей не самой известной повести, по праву может считаться одним из основных в русской литературе и российской действительности — сразу вслед за  вопросами «кто виноват?» и «что делать?».) Сказано: за поэму «Сашка», передразнивавшую «Евгения Онегина» и, в соответствии с духом университетской вольности, продемонстрировавшую… Нет, не политическое вольномыслие: хотя студент Полежаев и соприкасался с «опасными» кружками однокашников — что потом отзовется солдату Полежаеву, — в «Сашке» бушевала всего-навсего стихия разгула, озорства, сквернословия. Не опасней того.

Не опасней?.. Но уж об этом позвольте — по праву — судить власти верховной.

Считается, что Герцен, рассказывая историю, слышанную им от самого Полежаева (репрессированный — от репрессированного), политизирует в своих целях и поэму «Сашка», не более чем похабную, и реакцию императора. Нет, до него, за него ситуацию политизировал Николай Павлович. «Следы», «остатки» ему не совсем привиделись, и, хоть наивно видеть связь «бордельно-кабацкой» разгульное-ти с прямым влиянием «планщика» Рылеева или сурового Пестеля, дух поэмы никак не вязался с порядком бюрократического ранжира, каковой суждено было учредить в России императору Николаю.

Не говорю уж о по-мальчишески вызывающем атеизме героя поэмы, тезки и двойника Полежаева, — это было на грани государственного преступления.

Как бы то ни было, полковник-жандарм Бибиков, которому было поручено следить за московскими литераторами, имел резон представить «Сашку», гулявшего в «самиздате», в III отделение. Был свой резон и у царя. Но — слово, самому Полежаеву:

О ты, который возведен
Погибшей вольности на трон,
Или, простее говоря,
Особа русского царя!
…Поймешь ли ты, как мудрено
Сказать в душе: все решено!
Как тяжело сказать уму:
«Прости, мой ум; иди во тьму»;
И как легко черкнуть перу:
«Царь Николай. Быть по сему».

Кстати: вот одно из невероятных приключений, приключающихся почему-то с поэтами, именно с ними — даже такой судьбы. Годы спустя, в 1834-м, Полежаеву, в ту пору служившему в Тарутинском егерском полку, в Зарайске, вдруг повстречается уже отставной полковник Бибиков… Да, да, тот самый — только теперь он захочет помочь поэту, исхлопочет ему отпуск и увезет на две недели в свое подмосковное имение Ильинское.