Русские, или Из дворян в интеллигенты

Но вот — Андрей Белый, который как мало кто еще зависел от Достоевского, больше того, все время соотносил свою реальную жизнь с той «второй реальностью», которую родило воображение автора «Бесов» и «Братьев Карамазовых». И он пишет в 1905 году, что к Достоевскому напрасно подходят с формулами самой сложной гармонии, дабы объяснить его крикливый, болезненный голос. Называет того «лживым попом и лжепророком». Говорит о своей «брезгливости» к нему. О том, что Достоевский — голый король…

Впрочем, понятно и это. Достоевский как бы оглушил всю последующую прозу — в отличие от другого гиганта, Толстого. Тот был благодарно воспринят как непререкаемый образец, хотя бы и в отношении стиля, даже прежде всего именно его, оказавшегося способным к воспроизводству. А может быть, одна из причин — наша привычка искать в литературе ответов (и приписывать ей педагогическую роль)? Не зря же и Белый сердился на Достоевского за то, что тот не соответствует «формулам». И если Толстой, как он сам думал по крайней мере, постиг к старости все основные ответы («как просто»!), то у Достоевского это не выходило никак.

Вообще — противостояние двух гигантов, поминаемых в неразрывном контрасте, таково, что кажется нелепой сама возможность объединить их хоть чем-то существенным. И уж тем паче понятие «реализм» (добавляют: «критический»), примененное к ним обоим, способно утратить всякую определенность.

Поделом.

Реализм… «Худож. метод, согласно к-рому задача лит. и иск. состоит в изображении жизни как она есть в образах, соответствующих явлениям самой жизни…» И т. д. Конечно, бывают толкования поизящнее, посложней, но «жизнь как она есть» поминается или подразумевается всюду.

Если не тратить времени на полемику с тем, с чем полемизировать скучно, а говорить о том, что действительно как-то объединяет все считающееся «реализмом», — это ни в коей мере не соответствие «жизни как она есть». Это, коли на то пошло, ответственность перед нею. (Правда, не является ли подобное общей чертой искусства как такового? Если оно — подлинное искусство в проверенном историей и культурой смысле, если не легкомысленно и тем более не бессмысленно.)

А так…. Как назовем реализм Гоголя — автора «Носа», где означенный орган гуляет по улицам Петербурга, да, впрочем, и «Ревизора» с его ирреальными мотивировками поведения персонажей (и даже «Женитьбы», в которой бытовые мотивировки скорее видимость, но не суть)? Может быть, фантастическим реализмом?

И кто тогда Лермонтов как прозаик? Аналитический — или психоаналитический — реалист?

Гончаров? Возможно, эпический?..

Можно так. Можно этак. Можно — никак. Потому что даже в пределах одной-единственной судьбы одного-единственного писателя прослеживаем — если не отворачиваемся от очевидного — перемены, далеко выходящие за пределы одного-единственного метода. Узнаем ли Тургенева «Записок охотника» или «Отцов и детей» в том, кто в 1883 году напишет повесть «После смерти (Клара Милич)». которую обвинят в «пропаганде мистицизма»?

А Достоевский? Где сентиментальность «Бедных людей» и где фантасмагория «Бесов»?..

И все-таки есть один тип пресловутого реализма, который стоило выделить и поименовать всерьез. Потому что он связан с чем-то действительно общим для разных художников. Следовательно, выражающим настроение целой эпохи и обаяние могучей идеи.

Это — социалистический реализм.

Надеюсь, читатель сразу же догадался: о, не тот, не тот, который потом узурпирует и первую и вторую часть названия (обе — незаконно), так что родится известная шутка советских времен: «Соцреализм — это искусство хвалить начальство в доступных для него формах».

(Хотя, с моей точки зрения, смешнее и одновременно содержательнее другое, косвенное и нечаянное, определение.

Елена Сергеевна Булгакова записала в своем дневнике чье-то пожелание по прочтении свежесочиненной ее мужем комедии «Иван Васильевич», где, как помним, царь оказывается в современной Булгакову Москве: «А нельзя ли, чтобы Иван Грозный сказал, что теперь лучше, чем тогда?»

Средневековый тиран, пожелавший увидеть жизнь в ее «революционном развитии», — это и впрямь оказалось бы высшим достижением советского соцреализма.

Но вот — Достоевский:

«Макар Иванович!., да ведь вы коммунизм, решительный коммунизм, коли так, проповедуете!» Это восклицает «подросток» Аркадий Долгорукий, обращаясь к своему приемному отцу, — а отчего? Оттого, что Макар Иванович всего-навсего излагает ему заповеди Христа!

Христос — социалист. Коммунист. Для Достоевского это не пустые слова, особенно если учесть (не вдаваясь в частности), как смысл понятия «социализм» определяет словарь Даля, честнейший свидетель: «…ученье, основывающее гражданский и семейный быт в товариществе или артельном учреждении…»