Русские хроники 10 века

Ночью через потайной ход в стене у самой мощной башни, когда-то отстроенной трудами комита Диогена по велению басилевса Зенона, из города вышли две тысячи псилов. С первыми лучами солнца псилы, посылая впереди себя камни и стрелы, стремительно двинулись на становище врагов. Одновременно на насыпь, не доходившую к этому времени до верха стены всего одну-полторы сажени, спустились ратники, набранные из горожан. Русы поднимались затемно, и резать сонных варваров, как на то рассчитывал стратиг со своими воеводами, херсонитским ратникам не довелось. Хотя и беспорядочно, русы вступили в схватку. Когда на обоих направлениях завязались сечи, втягивавшие в свой круговорот всё больше и больше участников, и русские воеводы, казалось, растерялись, Петрона выпустил из ворот трапезитов, а за ними скутатов. Но Добрыня разгадал уловку стратига и не распылил русское войско. С псилами и ополченцами бились ратники. Сводная дружина встала стеной у ворот. Тяжеловооружённые ромейские пешцы, ежедневными упражнениями вышколенные до бессознательного выполнения всевозможных воинских приёмов, под натиском русской стены не смогли построиться в боевой порядок. Выход из ворот оказался закупоренным. Лишь малому числу катафрактиев удалось выбраться наружу, но из-за тесноты их преимущества обернулись недостатками. Сеча утихла после полудня. Кроме скутатов вернуться в город удалось лишь части трапезитов. Ратники-ополченцы и псилы были отрезаны от ворот и частью перебиты, частью попали в полон.

* * *

Голован делал первую ходку. Осада была изнурительной. Работали от зари до зари. Казалось, только смежили очи, а уже десятинники, сотники кричат, бьют в била. Вои, полусонные, впотьмах кое-как ополаскивали лики, обжигаясь, глотали горячую кашу и принимались за опостылевшую работу. Кроме работы досаждало солнце. Солнце в Таврике жгучее, припекает с самого утра, и ни тучки на небе, ни в тенёчек не спрятаться. Копка житных ям, косьба казались детской забавой. Как ни тяжка домашняя работа, а дом есть дом. Главное же – вода, холодненькая, родниковая, или квас из погреба. В обед, вечером плещешься в Песчанке ли, в ручье на покосе. Здесь же, в Херсонесе, вода тёплая, нет в ней никакой свежести, пей – не пей, ещё хуже, только по́том от неё исходишь. Да и такой-то воды вволю не дают, таскать далеко, все заняты.

Насыпь медленно, но неуклонно росла. Херсониты, не считаясь с потерями, метали не только стрелы, но и сулицы, камни, с каждым днём нанося трудникам всё больший и больший урон. Живые, провожая глазами мёртвых и раненых, уносимых с насыпи, взглядывали на стену, откуда прилетела смерть, цедили сквозь зубы: «Ну, погодите, ужо доберёмся до вас». Голован шёл, наклонив под тяжестью ноши голову, перебирал снулые мысли, считал шаги. Он приучил себя не зыркать боязливо на стену, не вздрагивать и не шарахаться от вскриков раненых, предсмертных хрипов, а идти как ни в чём не бывало. И страшно было, и помирать в этой чужой стороне не хотелось, но если поддаться страху, станет ещё хуже. Потому парень шёл, считая шаги, представляя себя то на покосе, то на молотьбе, то копающим житную яму. Внезапные крики вырвали его из полузабытья. Сразу и понять не мог, где да кто кричит. Крики слышались и сзади, и впереди. Голован вскинул голову. Со стены, размахивая кто мечом, кто топором, некоторые с короткими копьями, прыгали ромеи. Оторопь длилась мгновение. Опустошив корзину, Голован швырнул её навстречу бежавшему на него рослому мечнику. Пока тот отбивался от ивового противника, выдернул из-за спины чекан. Злоба и ненависть, только что пылавшие в глазах херсонита, сменились смертным ужасом. Так, с выражением ужаса, глаза и разъехались в стороны. А над головой молодого воя уже взметнулся меч. Голован оказался проворней нового противника и успел первым нанести удар. Удар пришёлся не по мечу, а по руке. Меч, вместе со сжимавшей его кистью, упал наземь. Далее всё происходящее смешалось в кровавое месиво.