Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели

Следует сказать, что находка, сделанная в пистончике погибшего комэска, имела самое непосредственное отношение к моим комиссарским проблемам. Должность комиссара весьма щепетильная: нужно следить и за политическим, и за моральным состоянием личного состава, воспитывать и вдохновлять, нередко становясь при этом поперек естественных человеческих порывов и при этом остаться добрым, мудрым и всем нужным дядей. Нелегко, правда же? Особенно, если учесть, что комиссаров, в силу этой их специфической роли, далеко не все любили, и не только среди бесшабашных, разнузданных, а то и грубых и жестоких командиров, но и среди лиц из высшего эшелона, которые сами вдохновляли комиссаров проявлять принципиальность. Об этих проблемах я еще расскажу. Но показателен пример Сталина: одной рукой он ставит многозначительную резолюцию на донесении особистов, в котором идет речь о том, что Тухачевский плохо отзывается о коммунистах и политработниках: «Не исключается, а значит, может быть», а другой сам же уничтожает тысячами чересчур самостоятельных и принципиальных политработников. Словом, быть комиссаром, своеобразным армейским коммунистическим священником, означало постоянно идти между Сциллой и Харибдой. Необходимость комиссаров признавалась, но их все время ставили на место. Вечный спор между религией и властью. Статус комиссара постоянно менялся: от безраздельной власти, когда приходилось туго, до роли подручного командирской касты, когда дела налаживались. Должность комиссара была интересна тем, что не было негативной ситуации или противного случая, который нельзя было бы не поставить ему в вину. Демагогия, пронизывающая всю жизнь нашей страны, проявлялась здесь в концентрированном виде.

А здесь, как назло, по дороге на аэродром в Ланчжоу-Фу имелся китайский дом терпимости, на случай посещения которого, судя по всему, и приготовил амуницию погибший комэск. С этим домом терпимости все получалось, как на грех. Он находился метрах в двадцати от дороги, по которой мы проезжали два раза в день на аэродром и с аэродрома. Впереди ехала трехтонка, в кузове которой на скамейках сидело десятка два молодых, полных сил, отлично питавшихся и оторванных от своих семей мужчин: летчиков и техников, не всем из которых предстояло вернуться домой. А на балконе двухэтажного здания, сложенного из самана, под брезентовым тентом стояли китайские красавицы, миниатюрные женщины, многие весьма смазливые, одетые в красивые шелковые халаты, с причудливо закрученными прическами, приходившие в возбуждение при появлении нашего грузовика. Женщины делали приглашающие жесты, всячески кокетничали и призывно кричали: «Маскау, ху-ля-ля!» Последнее слово, как нам объяснили, по-китайски означает: «Идите к нам!» Знакомое буквосочетание, звучащее в нем, которое можно прочесть в России на любом заборе, приводило в неописуемый восторг наших бравых пилотов и техников. Мы с командиром, плетясь за грузовиком на легковой машине «Форд-8» для присмотра за личным составом, только за голову хватались. А здесь еще гуманная мадам Чан-Кай-Ши, жена генералиссимуса, министр авиации Китая, узнав о прибытии большой группы советских летчиков, приказала соорудить для их повседневных нужд, недалеко от аэродрома, новые дома терпимости и укомплектовать их кадрами с полным объемом предоставляемых услуг. Немножко выручала нас наша разведка, которая сообщила, что коварные японцы и здесь напакостили, подсунув в дома терпимости, предназначенные для наших летчиков, женщин, зараженных венерическими заболеваниями. Да плюс ко всему был строгий приказ, запрещающий нашим летчикам посещать подобные дома, за невыполнение которого нарушителей сразу откомандировывали на родину с весьма неприятными препроводительными документами. По слухам, одна из эскадрилий понесла по этой причине немалые потери, после посещения борделя в Чунцине — всех откомандировали на Родину. Однако, когда я поближе познакомился с работниками оперпункта в Ланчжоу-Фу, то обнаружил, что японские диверсии их не так уж и напугали. Со знанием дела они описывали меблировку и убранство комнат в публичном доме, существующие там порядки. Например, альбом-справочник, где под фотографией каждой китайской красавицы был обозначен рост, вес, возраст и другие необходимые данные. Хорошо знали наши представители и цену услуг. В их рассказах чувствовался личный опыт. Например, бандершу, распределявшую товар, они называли «Мегера» и подробно описывали ее замашки. По этой же информации китаянки очень любили русских за их щедрость, что всегда связывали с широтой души, а я склонен относить к эффекту человека, который вырвался из темницы и спешит глотнуть воздуха, пока его не упрятали обратно.