Пилоты объясняли «вождю», что давно было всем известно: немецкий алюминиевый истребитель летает на сто километров быстрее, чем наш «ЯК-1». А нам даже пикировать нельзя больше, чем на скорости пятьсот километров в час, иначе отсос воздуха с верхней части плоскости сдирает с нее обшивку и самолет разваливается, «раздеваясь» клочьями. Мне дважды приходилось наблюдать подобное в воздушных боях: один раз под Сталинградом, другой раз под Ростовом. Наши ребята, стремясь показать «Мессерам» кузькину мать, увлеклись и просто забыли о возможностях наших «гробов». Оба летчика погибли. Особенно трагически выглядело это в Ростове: наш «ЯК-1» подбил «Мессера» на высоте трех тысяч метров и, увлекшись, кинулся догонять немецкую машину на пикировании. «Мессер» уходил на бреющий полет на скорости 700–800 километров. Скоростная алюминиевая машина, проносясь мимо нас, выла и свистела как снаряд, а «ЯК-1» нашего парня принялся разваливаться прямо в воздухе: сначала лохмотьями, а потом и частями. Пилот всего на полсекунды опоздал катапультироваться, парашют не успел раскрыться и он ударился о пятиэтажку общежития завода «Ростсельмаш». Сюда же упали обломки самолета. А Маленков спрашивает, будто в первый раз об этом слышит. Он благостно поулыбался и туманно пообещал, что будут вам самолеты с большей скоростью, меры принимаем. Ждать этих мер пришлось до самого конца войны. Как обычно, все у нас произошло не вовремя. Впрочем, что вождям, они даже близко боялись подойти к аэродрому, головы клали молодые пилоты.
Прощаясь с нами, уже ближе к утру нового дня, Маленков, которому, очевидно, чем-то понравился Тимофей Лобок, именно ему сказал: «Вы, товарищи летчики — наша гордость». На следующий день Тимофей Лобок, придя после полетов к себе на квартиру, разделся до трусов и, стоя среди комнаты, худой и костлявый, со своим лицом Гитлера, тонкими худыми ногами и впалой грудью, хлопая себя ладонью принялся заявлять: «Я гордость ваша. Ну, как вы не понимаете, что я ваша гордость. Я гордость советской авиации и всей Сталинградской битвы». Потом он опустил чуб на глаза, взял кусочек черной расчески под нос, вылупил глаза и принялся танцевать по комнате, выбрасывая правую руку в нацистском приветствии, крича: то «Хайль!», то «Я гордость ваша!» Тимоха Лобок, прирожденный комический актер, валяя дурака, видимо, сам не понимал, как близок он был от истины. Я всегда гнал от себя мысль о том, как похожи фразеология и лозунги двух режимов — нашего коммунистического и нацистского. Ведь идея тотальной войны, это лишь перефразированный призыв: «Все для фронта, все для победы». Маленков с Хрущевым очень походили на каких-нибудь немецких гауляйтеров, по ту сторону фронта.
А Хрущев во время этой встречи вел себя как радушный хозяин, принимавший дорогого и высокого, но в то же время и равного ему по силе и влиянию, а главное, в глазах Сталина, гостя. «Никита», конечно же, не забывал подчеркнуть, что именно благодаря его влиянию и неустанному вниманию Сталинград еще держится. Известный заскок всех наших партийных бонз, на уровне умопомешательства, о чем народ неплохо сказал: «Прошла зима, настало лето, спасибо партии за это» или «Партия нас учит, что газы при нагревании расширяются».
Вечером ребята крепко выпили по поводу встречи с таким высоким начальством — водку накопили за те дни, когда мы не летали из-за плохой погоды, но отмечали дни, как летные. На протяжении всего первого периода войны я носил в своем комиссарском «пистончике» — маленьком карманчике у пояса брюк, гербовую полковую печать. Именно я ставил ее на все приказы, подготовленные штабом и подписанные командиром, и на ведомость для выдачи водки летчикам. Должен сказать, что я терпеть не мог пьяного бормотания, прекрасно знал, сколько пилотов уже угробилось из за веселящего напитка и, несмотря на все свои прекрасные отношения с командирами, наотрез отказывался выдавать летную норму в нелетные дни — печать-то была у меня. Так что для меня самым заметным изменением при превращении из комиссара в замполита стала передача гербовой полковой печати начальнику штаба, после чего количество подвыпивших ребят резко выросло. Пили и в летные дни, и в нелетные, дернули и в тот вечер — после встречи с высоким начальством.