Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели

Особенно тяжелое впечатление, кроме сцены у тюрьмы, произвело на меня зрелище Ростовского вокзала, от которого остался лишь обгоревший остов, превращенный в мусорную свалку. Много раз проезжал я здесь дорогами, которыми водила меня судьба: ел шашлыки в ресторане, покупал жареных кур прямо на перроне. Но сейчас передо мной, как и перед всей дивизией, стояла совершенно другая задача: нужно было надежно прикрыть с воздуха Ростов и места сосредоточения наших войск, подтягивающихся для наступления. Немецкая авиация базировалась на прекрасном Таганрогском аэродроме и на аэродромах Донбасса. Наша 6-я Донская гвардейская истребительно — авиационная дивизия состояла из четырех гвардейских истребительных полков: 9-й гвардейский Одесский истребительно-авиационный полк базировался на гражданском аэродроме города Ростова. 31, 73 гвардейские полки на аэродроме Военведа. Наш, 85-й гвардейский истребительно-авиационный полк на аэродроме «Ростсельмаша», который расположился вплотную к кирпичной стене, огораживающей сам завод. Вдоль этой стены немцы сложили рядами, вернее штабелями, около пяти тысяч авиационных бомб разного размера и веса, которые бросили при отступлении. Если бы немцы совершили удачный налет на наш аэродром, и одна из их бомб попала в этот штабель, то от завода и нашего полка остались бы рожки да ножки. Бомбы начали бы разлетаться в разные стороны, детонируя и сметая все вокруг в радиусе примерно километра. Немцы, налетая, пробовали поразить штабель, но им не везло — не было ни одного прямого попадания. Уж не знаю, то ли наши были настолько истощены и отупели, то ли сказывался фронтовой фатализм, которому поддавались многие, устав играть в прятки со смертью, но штабеля бомб никто не убирал. По всему аэродрому, кроме того, валялись мины и снаряды, стояло несколько неисправных «Мессершмиттов», которые мы позже отправили куда-то на платформах. Впрочем, мы имели шанс взлететь на воздух и без участия немецкой авиации. По штабелям немецких бомб лазил подвижным колобком наш начальник штаба майор Соин, в глазах которого светилось нездоровое возбуждение. «Эх, подорвать бы их», — мечтал вслух Соин, который не летал на боевые задания и потому вместе с весенним авитаминозом явно испытывал недостачу острых ощущений. «Вот бы грохот был большой», — продолжал мечтать он. В конце концов, наши приспособили эти бомбы и сбрасывали их на немцев.

Как я уже упоминал, нашей дивизией командовал генерал-майор Сиднев, человек лет тридцати пяти, спокойный по характеру и хорошо воспитанный, отличный летчик, принимавший у меня в 1935-ом году, в Киеве, экзамены по полетам вслепую и оценивший мои навыки на «отлично». К сожалению Сиднев очень сильно заикался, и на этой почве у нас с ним произошел такой конфуз: докладывая ему впервые, я немного переволновался, и дало себя знать последствие детского испуга в горящем сарае — легкое заикание. Рапортуя, я слегка запнулся на своей фамилии, и у меня вышло: «Замполит полка П-П-Панов». И хотя я заикался совсем не так, как Сиднев, который, бедняга, буквально корчился, порой щелкая челюстями, чтобы произнести слово, но он понял это, в силу болезненного восприятия людьми намеков на свои недостатки, как мою попытку его передразнить, и лицо комдива вытянулось. Когда общий разговор закончился, он отозвал меня в сторонку, и сильно заикаясь от обиды, поинтересовался, зачем я его передразниваю. Я честно признался, что сам порой слегка заикаюсь, и он, убедившись, что я говорю правду, уже совсем другим тоном стал интересоваться, как я справляюсь с заиканием. Мы подружились, проникнувшись друг к другу симпатией. Особенно понравилась Сидневу моя рекомендация говорить нараспев. Сиднев был одно время инспектором летной подготовки Киевского Военного Округа, но в бой не летал.

Заместителем Сиднева по политической части был Алексей Дороненков. Это был человек лет тридцати пяти, до войны работавший политкомиссаром на железной дороге — железнодорожник по образованию, педант и чистоплюй, имевший время утюжить обмундирование и по несколько раз в день брить щеки, за что Соин называл его «пасхальный поросенок», любитель всяческих шпилек и подколок, разговаривавший с подчиненными только в ироническом тоне. Дороненков любил цепляться к мелочам и делать на этом себе авторитет, ничего не понимая в летном деле, нередко попадая в глупое положение, что, впрочем, его не смущало. Это был «чистый политработник», не знавший ничего на свете, кроме содержания вульгарно-коммунистических требников, чем и гордился. Как робот он талдычил: «Партия учит, партия требует…», или «Товарищ Сталин в своем приказе требует…». Жил неплохо, аккуратно пережевывая летный паек.