Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели

Не нужно объяснять читателю, в каком настроении я вылез из кабины истребителя на Ейском аэродроме. В нашем полку находился офицер из штаба воздушной армии, прикрепленный для связи — полковник. Я поговорил с ним, объяснив, что мне обязательно надо оказаться в Ахтарях, чтобы хотя бы узнать: кто жив, а кто нет. Подполковник сразу связался со штабом, и на второй день земляк-кубанец Хрюкин, никогда не демонстрировавший нашего землячества, проявил солидарность: прислал свой личный самолет «ПО-2». Летчик, молоденький лейтенант, объяснил мне, что полетим над самой землей, прячась от локаторов и немецких истребителей, которые жестко контролировали весь район, ровный, как ладонь. Мы взлетели ранним утром и минут за двадцать пять, преодолев расстояние в 60 километров, приземлились возле развалин ахтарского вокзала, который был для меня с самого детства таинственным окном в большой мир, образцом величия и красоты, откуда я не раз уезжал, порой для того, чтобы очутиться на другом материке или над городами, названия которых и не думал когда-нибудь услышать.

Я выбрался из кабины «По-2» и зашагал по улицам, приспособленным для движения казачьих сотен. Красивым и грозным зрелищем были эти казачьи сотни. К счастью, в моем родовом доме все было нормально, он уцелел вместе с женой брата Ивана Надеждой и их маленьким сыном Володей. Правда, они убежали на хутор Бородиновка, как и многие ахтарцы. Моя сестра Ольга с двумя девочками — Таисой и Люсей — спаслись, спрятавшись в цистерне для воды, напоминавшей бутылку с узким горлом, по кубанским обычаям врытой в землю. К счастью, прямого попадания в это их убежище не произошло, и они благополучно пересидели огненный смерч, бушующий наверху. Ольга, уже бывшая вдовой, повисла на моей шее и плакала, повторяя, что Сеня погиб — похоронка нашла ее дом. Меня окружили рыдающие ахтарские женщины, почти все уже ставшие вдовами: погиб красивый высокий армянин, муж Клеопатры Ставрун, моей двоюродной сестры, погиб мой дядя Григорий Панов, муж Марии, мужья многих соседских женщин, знакомых мне с детства. Я стоял в полном оцепенении. Было впечатление, что погибли все ахтарцы, да так, собственно, оно и было. Бушующий на фронтах огненный вихрь повернулся ко мне своей тыльной стороной в родных Ахтарях.

Я стоял и с ужасом думал: кто же после войны будет строить, ловить рыбу, воспитывать детей. Дико, но мне было как-то неловко что я стою среди этих вдов, живой и здоровый. По улицам тарахтели тележки с большими колесами, на которых в мирное время возили бочки с водой, груженые домашним скарбом. Люди уходили из Ахтарей, чтобы не попасть под следующую бомбардировку, что, кстати, не исключалось, на хутора Свободный, Бородиновку, Курды. Я прошелся вдоль линии пожарищ и в тяжелом настроении вернулся к дому, где родился. Соседи рассказали мне, что где-то в Ахтарях находится мой брат Иван, а может быть он подался с семьей на хутор Бородиновка. Иван пришел с фронта раненным, его отпустили из госпиталя для домашнего излечения и на побывку. До Бородиновки было всего семь километров — места мне знакомые, как говорят, до боли. Здесь арендовали землю мой дед и отец, здесь я пас коров и знал каждую ложбинку. Я зашагал по полевой дороге среди расцветающей кубанской степи, и будто оживало сердце, уходя мыслями в прошлое. Хутор Бородиновка, по казачьему привольно раскинувшийся в долине, состоял всего из одной улицы, но зато шириной в сто пятьдесят метров и растянувшейся на целых два километра. Мне указали дом, где остановились Пановы, и во дворе я встретил Надежду, которая сразу же с плачем сообщила мне, что Ивана недавно арестовали чекисты, которые питали к нему необъяснимую слабость. Как выяснилось, у Ивана были непорядки с документами.