Через двое суток опять государь собирает всех — девятиглавый змей хочет увести Марфу-королевну.
Ваня в это время не унывает, а вино попивает и соседей винцом поит.
Двое суток прошли.
Опять братья коней просят у брата. Ваня стал проситься вместе ехать. Но те его не брали.
— Куда ты! Сиди дома, ешь да пей. Ваня следом за ними оседлал пегашку, доехал до этого куста. Приезжает к кусту и говорит:
— Вот вам, сороки-вороны, в поминок от тятеньки. Вот конь никого не подпускает.
Опять свистнул по-богатырски, гаркнул по-молодецки — прибежал кавурка.
Стал Ваня опять богатырем со всеми богатырскими приемами. Конь отвечает:
— Садись, хозяин, тычь меня, не жалей меня.
— Ах, мой дорогой конь, если догонишь братьев, я им дам небольшой нагоняй, тебе сдержу повода.
Догоняет братьев, сдержал повода и нагайкой давай братьев по разу, жен по два и приговаривает:
— Вот вам, со стола чисто!
Пусть они сдогадываются.
Нагайка хватила через одежу до голого тела.
Пустился, как стрела, ткнул под бока и дальше полетел.
Братья так и не узнали, кто он такой.
Ваня выше народа пролетел, как стрела, подлетел к царю и спрашивает:
— Свезли Марфу-королевну?
— Да, увезли.
Помчался Иван-богатырь к морю, как стрела. Подлетает к избе Марфы-королевны. Подошел, поздоровался.
Марфа-королевна уливается слезами.
— О чем плачете, Марфа-королевна?
— Да как мне не плакать, привезена на съедение девятиглавому змею.
Дает ей папироску.
— Не горюй и не печалься.
Вдруг море заволновалось, девятиглавый змей вышел, отряхнулся и говорит:
— Я рассчитывал одну овечку, а тут много.
А цыган опять сидит на сосне, еле живой.
— Что, сильно-могучий богатырь, приехал мириться или драться?
Иван отвечает:
— Ехал не мириться, а биться.
Змей говорит:
— У меня был только один противник, это первой гильдии купец.
Иван отвечает:
— Я его сын, отцовского благословения. Ну, идолище проклятое, выдувай себе гумно на пятьдесят верст длиной.
Иван-богатырь подал богатырский сигнал на разъездную драться.
Разъехались. Иван вскочил, отрубил сразу шесть голов, конь придавил их и растоптал, не дать приростить опять. Остальные головы додавил. Марфа-королевна стоит уливается слезами. Подошел к ней Иван, говорит:
— Вы свободны. Но пришлось змею закусить.
Распростился Иван, ткнул шпорами под бока и пустился, как стрела.
Подъехал к царю и объявил:
— Марфа-королевна спасена.
Цыган опять пригрозил Марфе-королевне.
Пошли к государю. Приходит с ней, дочь говорит:
— Цыган спас меня.
Публика благодарит. Л Иван уж дома полеживает.
Братья приезжают домой, говорят:
— Марфа-королевна спасена. А богатыря видели лучше, чем тот.
— Не я ли, братья, был там?
— Да нет, мы таких коней на видали и не видать.
— А кто вас нагайкой хлестал?
Братья тогда опешили и сдогадались, что отец ему передал коней.
Ваня пьет винцо и песенки попевает.
Радуется Ваня, что коней таких достал.
Через трое суток опять явился двеиадцатиголовый змей, хочет съесть Марфу-королевну.
Опять Ваня спасает ее, по двенадцатиголовый змей повредил ему руку.
Зашел Ваня-богатырь к Марфе-королевне забинтовать руку. Вынимает именной платок и перевязывает ему руку. У него слетела фуражка; когда она ее подняла, то приложила своим именным перстнем на фуражке свою печать.
Сел на коня, ткнул под бока и пустился, как стрела.
Уехал Иван-богатырь домой.
Через два дня все собрались на царскую площадь. Иван опять на левом фланге, а цыган на правом.
Государь доходит до Ивана и видит, что у Ивана на фуражке клеймо Марфы-королевны.
Вот публика закричала:
— Марфа-королевна, кто твой спаситель?
— Именной платок и печать моего перстня.
Ваня собрал всех своих коней и доказал, что он богатырь.
Царь отдал Ивану-богатырю царство свое и дочь замуж.
Стал Иван купеческий сын жить да поживать и добра наживать, а братья стали завидовать, как живет их брат.
12. Богатырь Иван Яблочкин
Это, конечно, был зажиточный, конечно, как говорится, капиталист, по-ранишному. В виде помещика или, словом, скажем, помещик ранишный. У них не было детей. Теперь имя охота было завести. Может, какой родится наследник- сын. Все-таки капитал имя раздать неохото кому-то.
Бросилась она, купчиха, будем говорить, к старухе, к лекарке.
— Наладь, — говорит, — мне, чтобы родился сын.
Да, теперь, значит, старуха наладила ей на яблочек.
— Вот, — говорит, — это яблочко съешь, Головину кобыле скорми, у тебя, — говорит, — родится сын, а у кобылы, — говорит, — родится жеребец твоего сына.
Кобыла не носила жеребят, а она не носила детей.
Теперь, конечно, половина яблочка сама съела, половину кобыле скормила. Теперь у ней родился сын, а у кобылы родился жеребец.
Теперь он рос, понимаешь, как пшеничное тесто на опаре киснет, не по дням, а по часам, был такой рослый человек. Теперь, конечно, он вырос лет до восьми, стал ходить в училище, стали учить в училище его. Сам растет и жеребец растет. Теперь, как в училище идет, любил своего дорогого коня. И из училища идет, проведоват своего дорогого коня, наблюдат, кормит.
В одно время эта самая же старуха сказала ей: