Русские травести в истории, культуре и повседневности

Нине Зелениной посвящена целая глава-карикатура. Журналист расщедрился на эпитеты: Нина и «уникум», и «редкий экземпляр», и «фанатик гомосексуального порока». В реальности это был несчастный юноша, рано потерявший родителей. Опекун его воспитанием не занимался, лишь исправно выдавал деньги. Молодой человек кое-как окончил реальное училище, сошелся со столичной «теткой», открывшей ему мир хорошо оплачиваемого порока. Ученическую курточку он переменил на женское платье, превратился в Нину Зеленину, в профессиональную травести-куртизанку. Его часто видели на набережной Невы «сильно подкрашенного, с вызывающей улыбкой». Нина была королевой эпатажа, обожала пестрые наряды и тяжелые широкополые шляпы, напоминавшие цветочные клумбы. Всему голубому Петербургу были памятны его выезды – весь в помаде, пудре и перьях, он сидел в открытом ландо с удивленным мопсом под мышкой и дурашливой обезьянкой на плече.

Однажды в ресторане «Кюба», где Нина любила отужинать, случилась неприятность. Молодой хмельной офицерик, прельстившись призывной раскраской и сдобно пудренными чарами, принял ее за демимонденку и стал настойчиво звать с собой кататься, а потом – «в номера». Травести сопротивлялся, но офицер был груб и упрям. Когда же он схватил Нину за руку, куртизан со всего маху дал ему пощечину, вырвался и был таков.

Зал ресторана «Кюба». К. Булла. 1900-е гг. ЦГАКФФД СПб

Хорошо осведомленный Руадзе назвал места в Петербурге, где промышляли такие «нины зеленины». Среди прочих – ресторан «Кюба» (бывший «Кафе де Пари»), Собачий садик за цирком Чинизелли, Таврический сад, Народный дом, в котором «концентрировался весь гомосексуальный мирок». Их завсегдатаями были не только травести-куртизаны, но и смазливые молодые люди, которых Руадзе окрестил «продажными катамитами».

Эти миловидные юноши приторговывали собой на бойком Невском проспекте, в Литейной части, у Катькиного сада, в Александровском сквере, в кафе и кондитерских. Одеты были всегда по-мужски, иные даже с покушениями на английскую моду. Но непременно добавляли кое-что из женских штучек: дамские кольца и золотые браслетки, длинные лайковые перчатки, легкомысленную пеструю тряпицу вместо галстука. Они очень умело, по-женски, носили макияж: выбеливали лица театральным гримом, пудрились, подкрашивали губы, трогали тушью реснички и даже иногда лепили мушку, одну или две, в те самые места на лице, которые еще в осьмнадцатом столетии почитались points d’amour, «точками любви», а в расчетливом девятнадцатом стали тайными знаками для клиентов.

Вечером нежные гетеры слетались на Невский, роились вокруг фонарей, чтобы те, кого они ищут, лучше видели их изящные костюмы и призывную раскраску лиц. Самой яркой райской бабочкой в этом цветнике порока был двадцатилетний чиновник Левицкий, «набеленный и нарумяненный, с шатеновыми локонами до плеч». Он, по словам мемуариста Владимира Бурнашева, ежевечерне бывал на Невском и никогда не покидал его один. Гетера, между прочим, болела сифилисом, но держала это в секрете.

В середине XIX века на столичных улицах нежных накрашенных юношей было еще совсем немного. В 1900-е годы и особенно перед Великой войной их количество вдруг увеличилось. На Невском, в Пассаже, в первоклассных ресторанах, на выставках авангардного искусства, в синема и дансингах – они были повсюду. Образ тонкого женственного юноши, птенца французского декаданса, стал модным в Прекрасную эпоху. Пламенные поклонники ядовитой абсентовой поэзии пудрились «под Рембо» и «под Бодлера», красили губы иссиня-черной помадой в стиле художника Обри Бердслея и аккуратно рисовали на своих изможденных лицах признаки декадентского тления: синие тени на впалых щеках, голубоватые круги под угольками сумасшедших, наркотических глаз. Почти так же выглядели фанаты немого кино: они выбеливали лица, чернили ресницы и губы, подражая элегантным любимцам – Ллойду, Мозжухину, Линдеру. Во время и после Великой войны киномакияж примерили толкачи – парни, торговавшие наркотиками в дансингах, кабаре и на улицах. Их грим и затененные глаза служили сигналом для своих, таких же смертельно бледных молодых людей, истощенных бесконечными экспериментами с опием и гашишем.

Субтильные юноши, поклонники Обри Бердслея, Оскара Уайльда и декаданса Ателье «Рембрандт», Елисаветград. 1900-е гг.

Коллекция О. А. Хорошиловой

Некто Павлик (по подписи), возможно, непрофессиональный травести или столичная «аспазия». Фотография А. Оцупа. Санкт-Петербург. 1900-е гг. Коллекция О. А. Хорошиловой

В этой гротескной пляске белых масок было непросто отличить толкача от декадента, продажного катамита от стеснительного поклонника немного кино. Серебряный век привил русскому обществу моду на андрогинность. К напудренным юнцам привыкли, и даже приставы их старались не замечать: боялись попасть впросак, ошибиться с происхождением и профессией подозрительной маски.