Русские травести в истории, культуре и повседневности

Евгений Федорович искренне написала о своей любви, которую общество считало предосудительной и противоестественной, хотя она была «великой, чистой и священной, как любовь нормальная к другому полу». Заключение «Исповеди» было ее категорическим требованием и одновременно предчувствием будущего: «Общество должно наконец признать следующий факт. Люди среднего пола только в одном отношении отличаются от всех остальных тем, что у них половое влечение направлено на представителей собственного пола. Во всех остальных же отношениях между ними и нормальными людьми нет никакой разницы. У них такие же характеры, такой же ум, такая же воля. То, что прощается нормальным людям, общество должно прощать и людям среднего пола».

Профессору Эдельштейну было сложно возразить этой удивительно грамотной пациентке: ход мысли стройный, изложение подкупает логикой, текст переполнен знакомыми отрывками из Крафт-Эбинга, Молля, Фрейда, Вейнингера. В 1927 году профессор опубликовал выдержки из «Исповеди» в научном журнале, сопроводив их убийственными эпитетами: «истеричность», «псевдологичность», «расстройства в области сексуальных влечений».

Через два года на ученом совете разгорелась дискуссия, столпы советской медицины, хирурги, психиатры, сексологи, обсуждали выводы Эдельштейна, спорили о феномене трансвестизма, о среднем поле, о том, как относиться к этим явлениям и к этим людям: преступники они или жертвы, психопаты или всего лишь особый вид нормы, как утверждал автор «Исповеди». Блистали речами, блистали знаниями, блистали профессорскими пенсне, но к единому мнению не пришли. Правда, почти все отметили высокий уровень знаний Евгения Федоровича. Психиатр Лев Брусиловский, презрев научную спесь, решился даже на похвалу: «Это дневник человека очень богатого интеллекта. Она владела языками и имела возможность воспользоваться всей решительно иностранной литературой по этому вопросу, и ее дневник – это всесторонний доклад в защиту своего среднего пола».

«Трансвеститка» с подругой. На обороте – ее письмо: «Болезненно-грустно стало мне, когда я смотрела эту фотокарточку. Воспоминания прошлого всплывают в моей памяти. Мой совет – не грусти, позабудь и будь счастлива с другими». О. Ф. Герман, Уфа. 1921 г.

Коллекция О. А. Хорошиловой

Но поддержать пациентку никто не отважился. Средний пол не вписывался в новую социальную политику советского государства, уже отвергшего НЭП и взявшего курс на всеобщую уравниловку. К тому же в двадцатые годы русские медики находились в самом начале пути, делали первые нетвердые шаги в изучении половых отклонений, гермафродитизма и транссексуализма. Пока они опасливо двигались вперед, в сумрачное пугающее неизведанное, их европейские коллеги щедро делились обширным опытом, публиковали монографии, выступали с лекциями о «среднем поле», а некоторые, посмелее, требовали пересмотреть отношение к этому «недугу», который был лишь видом половой нормы.

Советские врачи, скованные научным страхом, запуганные развернувшимся в победном марше государством, понимали и принимали доводы иностранцев. Но что они могли? Они пока еще могли собирать уютные ученые советы и тихо дискутировать о проблемах трансвестизма, гомосексуальности, «среднего пола». Они пока еще могли изучать пациентов, зачитывать (и даже хвалить) автобиографические исповеди. Они понимали их особую выстраданную правду. Они сочувствовали. Но не больше.

Пациенты остались один на один со своей «болезнью» и лечили себя сами – теми же медицинскими книгами, на которых учились врачи. Труды Крафт-Эбинга, Молля, Фрейда, Вейнингера, Хиршфельда были им хорошо знакомы. Они многим помогали, как помогли Евгению Федоровичу. После вечеров и ночей, проведенных наедине с европейскими профессорами, чудесным образом понимавшими их на расстоянии, приходило долгожданное успокоение. Они примирялись со своей натурой и считали себя обыкновенными «пасынками природы», людьми особенными, но вполне нормальными, психически здоровыми, ни для кого не опасными. Они свыклись даже с тем, что врачи и обыватели бросали им в лицо обидное «трансвеститки».

«МОЯ ЛЮБОВЬ – ЭТО БОЛЕЗНЬ?»

«У меня сейчас много мужского, – писала студентка Мирошникова академику Бехтереву, – [мужские] жесты всего организма, привязанность к мужской работе; люблю носить то платье, что носят мужчины, за свою жизнь не носила и не ношу длинных волос».