Русские травести в истории, культуре и повседневности

В заключительной части своей эмоциональной речи председатель уголовно-судебной коллегии Вальтер объявил преступникам приговор. Елену Шульц признали невиновной и отпустили из-под стражи. Марго Шульц осудили на пять лет исправительно-трудовых лагерей. Генрих Шульц получил десять лет лагерей с конфискацией всего имущества. Дмитрия Шульца приговорили к высшей мере наказания – расстрелу.

Последний месяц своей жизни он все еще на что-то надеялся, накарябал кассационную жалобу, вернее, длинное исповедальное письмо. Посетовал на мелкие нелепые ошибки суда, впрочем, это пустое, он просто хотел еще раз все объяснить: он создал «Единый храм» потому, что искренне желал всем добра. Он боролся со злом, изгонял Сатану, жаждал всеобщего единения и духовного катарсиса. Он верил в скорый приход Царствия Божьего. И в конце исповеди взмолился: «Смягчите мою участь. Будьте снисходительны к малому, заблудившемуся, но искреннему пророку. Очень, очень, очень прошу».

Второго апреля 1930 года в сыром тусклом подвале, пока расстрельная команда хладнокровно взводила курки, Дмитрий Шульц все еще мнил себя пророком. Он все еще надеялся.

Глава 17. «Трансвеститки»

ИСПОВЕДЬ ЕВГЕНИЯ ФЕДОРОВИЧА

Сотрудница ОГПУ Евгения Федоровна М. никогда не была книгочеем. В детстве мать пыталась развлечь ее Жюлем Верном, раззадорить шалостями Гекльберри Финна. Девочка послушно открывала коленкоровый томик и водила, водила слева направо пальчиком по смутным сонным строчкам, для убедительности шевелила губами, и мать верила – ребенок читает, ребенок, слава богу, любит книги. Но Жене нравились только картинки, серо-сизые, податливые. Их хотелось раскрасить. Гулливеру она привешивала усы, Гекльберри одевала в юбку. Ее, конечно, ругали.

С книгами она не подружилась, но училась бойко и к шести годам знала программу первого класса гимназии. Высокие отметки, похвалы наставников – все, в общем, было хорошо. Кроме одного: Евгения ненавидела свое имя и пол. Дома отзывалась на спасительно-уклончивое «Женя», бегала в мальчишеских штанишках и курточке, махала сабелькой, бешено качалась на лошадке. Отец, военный инженер, наивно радовался: он мечтал о сыне и несбывшуюся мечту восполнял этим бойким маскарадом и военными игрушками, которые так нравились резвому ребенку. Проблемы начались позже, когда она поступила в женскую гимназию. Женя сразу и наотрез отказалась носить платье. Кричала, рыдала, ей вызывали врача, посылали за матерью. Не помогло. Странную девочку вернули смущенным родителям.

Она училась дома, экзамены сдавала экстерном. Из детских штанишек и курточек выросла и носила костюм подростка. К пятнадцати годам поняла, что ее биологический пол – ошибка природы. Она чувствовала себя мальчиком и решила носить только брюки, чего бы этого ни стоило. Так Женя превратилась в Евгения Федоровича. Ловко подправленные документы подтверждали ее имя и совершенно мужской, без изъянов, пол.

Она не была книгочеем. Думала, к чему тисненные золотом глянцевые тома, если в них сплошь обман, если жизнь – всамделишную, хищную, грубую – не понять и места в ней не найти. Когда она обреченно плелась со службы домой мимо публичной библиотеки, какими смешными казались ей все эти послушно согбенные спины за решетками мутных знаний, эти запятые и знаки вопроса в золотисто-ламповой пыли читального зала, немые частицы оборванных фраз, недодуманных кем-то мыслей…

Случайность все изменила. Залетная подруга, одна из тех, которых Евгений Федорович называла «женами», плюхнула на стол томину: «Почитай, там вроде про тебя». Фамилия автора звучала чудно – Крафт-Эбинг. Он был титаном медицинской науки и признанным специалистом сексологии.

День за днем, страница за страницей, медленно водя пальцем по мелким печатным строчкам, Евгений Федорович постигала смысл малопонятных сентенций, изукрашенных латинским курсивом, прошитых пунктирами сносок. Сложную «Половую психопатию» Крафт-Эбинга она прочла несколько раз. Коленкоровый корешок разбахромился, страницы завернулись уголками. Каждая приступом взятая глава пестрела галочками: красные – «согласна», синие – «категорически не согласна». Несмелые блеклые черточки, рассеянные на полях, отмечали те места, где было про нее, где звучал ее настоящий чистый голос, переложенный на ученый язык немецкой сексологии.