Русские в Берлине. Сражения за столицу Третьего рейха и оккупация. 1945

1 мая женщины подвала приняли решение не выпускать своих мужчин на улицу, а делать всю наружную работу самим, «даже несмотря на то, что мы так ослабли, что с трудом поднимали ведро воды», однако 2 мая положение изменилось, потому что были расклеены русские распоряжения, приказывающие всем муниципальным служащим вернуться на работу». В сопровождении Аннелиз герр Б. и герр К. «впервые покинули наше убежище в подвале, дабы изучить это важное уведомление».

3 мая, около 03:00 дня, русские велели им грузить снаряды. Через час они вернулись. В 06:30 вечера русские устроили новую проверку; тщательно просмотрели документы и забрали всех работоспособных мужчин. Как выяснилось позднее, ничего плохого с ними не случилось. Теперь в подвале остался только один мужчина, герр Ф. в возрасте 61 года. Тем временем русские начали распределять продукты среди гражданского населения. «За мукой, картофелем, хлебом и тушенкой выстроились длинные очереди. Еще люди разделывали убитых лошадей, которых находили на улицах». Война окончена. Во второй половине дня Аннелиз Х. набралась смелости, чтобы проведать свою квартиру в Моабите – перед тем как пойти в ратушу узнать, нет ли для нее какой-нибудь работы. Однако «там было полно русских солдат. К счастью, я встретила фрейлейн В. (видимо, бывшую сослуживицу), которая отвела меня к герру С. Тот сделал запись о наших профессиях и прочих персональных данных. Эту первую ночь я провела в собственной кровати и спала как сурок».

На следующее утро она снова предприняла долгое путешествие на Людендорфштрассе.

«Около 11 часов утра мы похоронили фрау Е. – в саду, без гроба, но завернутую в простыни и покрывала. Рядом с ней русские рыли братскую могилу для своих погибших товарищей. Несмотря на торжественность момента, собралась кучка зевак, и те, что поближе, даже не постеснялись полюбопытствовать, где сейчас выдают картофель и тапочки… И все равно могила получилось замечательной. Соседи осыпали ее из окон целым дождем цветов, по всем четырем углам воткнули зеленые ветви, обложили ее камнями, а в изголовье поставили деревянный крест с ее именем».

5 мая «служащие административного района Тиргартен собрались перед комендатурой. Никто не мог ничего сказать нам насчет работы. Нам следовало снова собраться перед зданием ратуши завтра, в 11 часов утра».

6 мая Аннелиз Х. с удовлетворением отметила, что улицы постепенно становятся чище. Русский писатель Гус наблюдал примерно ту же картину. «За два с половиной дня улицы Берлина изменились до неузнаваемости. Главные магистрали расчищены, заграждения ликвидированы, а завалы убраны». В 11:00 Аннелиз послушно пришла к ратуше. «Наш старый бургомистр, похоже, пытался соперничать с Бахманом, новым бургомистром-коммунистом». В этом предложении Аннелиз умудрилась свести весь разгром нацизма к банальной смене начальства.

7 мая, «после короткого собрания в большом зале для совещаний и после того, как новый бургомистр-коммунист представил своих сотрудников, работа возобновилась. Несмотря на все случившееся, нам оставалось только надеяться, что будущее даст нам работу и принесет процветание».

На этом дневник заканчивается. По крайней мере, для самой Аннелиз Х. нормальная жизнь прерывалась не более чем на две короткие недели.

Не всем бросится в глаза нелепость многих ее высказываний. Женщина, которая вела этот дневник, кажется необыкновенно деятельной и разумной. Кое-кто может сказать, будто Западная Германия никогда не достигла бы своего уровня развития, если бы большая часть нации не состояла именно из таких мужчин и женщин. Они делали то, что считали своим долгом, не покладая рук и не задавая вопросов – и не особо задумываясь над тем, чем занимались их правители.

Многие русские наблюдатели ужаснулись, столкнувшись с такой высокой степенью самоотстраненности. Одним из них был русский писатель Константин Симонов, чьи собственные переживания в сложившейся ситуации можно понять из следующего отрывка:

«Собрали всех корреспондентов, кого смогли найти. Мы выехали из Берлина и на полпути к фронту увидели фейерверк из трассирующих пуль и снарядов, осветивший весь горизонт. Мы поняли: война окончена. Больше ничего это не могло означать. Вдруг мне стало плохо. Мне было стыдно перед другими, но пришлось попросить шофера остановиться, и я вылез. Мои горло и пищевод сдавило спазмом, меня рвало слюной и желчью. Не знаю, почему это случилось. Возможно, отпустило нервное напряжение. Все четыре года войны я как мог старался держать себя в руках, и думаю, у меня это получилось. Но теперь, когда вдруг все закончилось, у меня просто сдали нервы. Мои коллеги не подшучивали надо мной; они молчали, потому что знали, каково мне».