Русские вопреки Путину

Ибо доказательство — тонкая, а значит и хрупкая вещь. А на стороне противника — бронетанковой мощи «дважды два четыре».

2

Интересно, однако, выяснить, что представляет из себя «здравый смысл» (он же «common sense») как мировоззрение.

Прежде всего, нетрудно заметить, что «здравый смысл» заявляет о себе как о естественном, дорефлексивном взгляде на мир. Здравым смыслом обладают «от природы» — все остальное является, с точки зрения здравого смысла, либо «надстройками», либо заморочками. Но в принципе, здравым смыслом обладают все. А если точнее, «все» и есть те, кто им обладает. То есть: «масса», «пипл», «простые люди» определяются именно через него — в качестве носителей «здравого смысла» [24].

В общем-то, если мы хотим быть последовательными, то мы должны на этом шаге признать common sense субъектом, «душой», а «массу», «пипл» и все такое прочее — его телами, формами его проявления. Но это увело бы нас слишком далеко в сторону, поэтому просто учтем на будущее, что мы считаем эти вещи неразделимыми, определяющимися друг через друга.

Важно еще подчеркнуть отличие «массы» от «коллектива», «семьи», «нации» и вообще от любых форм сознательного и целесообразного объединения людей в единое целое. Масса — это субъект, но субъект пассивности — что совершенно не равно «пассивному субъекту». Масса существует там, где люди не проявляют себя в качестве людей — и пока они себя в этом качестве не проявляют.

Поэтому масса и «массовость» с ее «здравым смыслом» противостоит не только «личным целям отдельных людей» (это бы еще ладно), но любым целям вообще — в том числе коллективным, клановым, национальным, и каким угодно еще.

3

Здравый смысл охотно и с готовностью признает себя грубоватым и подслеповатым — «куда уж нам до ваших тонкостей». На этом основании он отказывается понимать какие бы то ни было доказательства: он оценивает утверждения иным способом — «чутьем» [25]. На первый взгляд кажется, что «чутье» функционирует в режиме «свободной воли», или полного хаоса: «сердцу девы нет закона». Во всяком случае, здравый смысл слишком часто противоречит осознанному пониманию своих интересов: массы легко верят в то, что им попросту невыгодно, а то и гибельно. Взывание к голому интересу — «не делайте этого, вам же хуже будет!» — зачастую не работает (или, хуже того, работает прямо противоположным образом), когда мы имеем дело с common sense. По крайней мере так уже случалось в некоторых исторических ситуациях. «Прше, да шьше» (хуже, да по-другому) — это ведь тоже формула «здравого смысла», полностью применимая к той же «перестройке»: перемен, мы хотим перемен! — при этом «прше» заранее входит в ожидаемое «шьше».

Но и в тех случаях, когда массы вроде бы ведутся на пропаганду выгод и преференций, при более подробном рассмотрении дела выясняется, как правило, что само по себе исчисление бонусов «здравый смысл» не задевает. Носители common sense не являются субъектами рационального расчета.

Если мы все же углубимся в мир «здравого смысла», мы обнаружим прежде всего фатализм — иногда угрюмый, иногда связанный с какими-то надеждами, но именно что фатализм. «Здравый смысл» воспринимает события исключительно в категориях «необходимости/неизбежности». Мир common sense — это мир, который движется сам собой, к нему приходится только приспосабливаться [26]. «Делать нечего», «а как иначе», «сам понимаешь» — это все типичные формулы «здравого смысла». В этом плане «иного не дано» было великолепным попаданием в десятку.

В этом смысле любая работа со «здравым смыслом» должна начинаться с распространения в массах ощущения неизбежности того или иного хода событий. Демократы первой волны владели этим искусством великолепно: чего стоила, например, полуторагодичная кампания по убеждению жителей СССР в том, что их страны, «в сущности-то говоря, уже не существует». При этом всеобщее нежелание распада и развала натыкалось, как на клин, на эту индуцированную уверенность в том, что «сделать уже ничего нельзя». При этом практические выводы делались именно исходя из понимания неизбежности. Множество людей, которые очень не хотели уничтожения своей страны, при этом активно готовились к нему: перевозили ценности, избавлялись от недвижимости, или, наоборот, заводили нужные контакты на местах — «жить-то надо». «Практический смысл» был не на стороне желаний масс — и массы подчинились не «принципу удовольствия», а тому, что они сочли неизбежностью. «Что ж теперь поделать?».

Сказанное несколько проясняет и нынешнее «безмолвие народа». Чего бы ни хотели миллионы — а они, конечно, хотели бы накормиться, обустроиться и обезопаситься от всяческих «реформ» — но они ощущают, что все эти желания находятся за пределом возможного. «Ничего не поделаешь, умираем и умрем», — это настроение невозможно перешибить никакими разговорами о том, что умирать не следует, что нужно бороться и та к далее.