Русский

Его испугал звук шагов, невнятное бормотание. Человек подошел к помойке и заглянул в бак. Серж уже собирался бежать, когда навстречу человеку из железного бака выскочила кошка с яростным хрипом. Застыла в воздухе с растопыренными лапами и ненавидящими огненными глазами – и умчалась. Серж раздумал бежать, чтобы не уподобиться этому бездомному зверю.

Человек между тем ковырялся каким-то крючком в мусорном баке, и были слышны его бормотания:

– Ты кошка, а дура. Сколько раз тебе говорил, очередь соблюдай. Сперва меня пропусти, а потом уж сама иди. Я твоего не возьму. У меня свой интерес, у тебя свой. Нам в этой жизни делить нечего.

Тревога Сержа прошла. Перед ним был бомж, который едва ли бы включен в «черное братство». Он принадлежал к тем немногочисленным явлениям города, где еще не укоренилось зло. Как не укоренилось оно в ржаном хлебе и молоке. И в зеленом гаснущем небе, с которого за ним наблюдали.

– Вот ведь, интересное дело, люди выбрасывают все самое полезное для жизни. Лампу дураки выкинули, под которой, может, Есенин стихи писал. У меня ее на рынке оторвали с руками. Или, к примеру, шляпу выбросили, а я в этой шляпе на Никиту Михалкова похож. Или вчера чемодан достал, хороший, крепкий. Его чуть помыть, подкрасить, и хоть в Америку поезжай.

Бомж напоминал экзотического попугая. Мех на его шапке был изумрудного цвета. На нем были ярко-рыжая замусоленная куртка, красное, скомканное кашне, узкие, дудками, брюки, из которых торчали огромные солдатские башмаки, быть может воевавшие в Ираке.

Серж испытывал к бомжу странную благодарность за то, что его вид не внушал ужаса, не заставлял бежать и скрываться. Рядом с ним было спокойно. Его появление свидетельствовало, что поблизости нет врагов и ничто не угрожает жизни.

– А ты что, парень, бомжуешь или только собираешься? – Бомж обернулся к Сержу.

– Это вы мне?

– Не кошке же.

– Да вот решил перекусить, червячка заморить.

– Хороший ресторан нашел. Ночевать-то есть где?

– Если честно, нет.

– Бутылку поставишь – будет тебе ночлег.

Серж сунул руку в карман и нащупал деньги.

– Возьми, купи бутылку, – протянул он деньги бомжу. – Я тебя здесь подожду.

– А если сбегу с деньгами?

– Значит, так Богу угодно.

– В Бога веруешь?

– Сам не знаю.

– Веруешь, если мне доверяешь. В меня веруешь. Я для тебя, как Бог, ночлег тебе обеспечу. И ты для меня, как Бог, на бутылку дал. Человек человеку Бог, так в умных книгах написано. Ну, я побежал, жди.

Он скрылся в подворотне, где мерцали вечерние фары. А Серж остался один.

Он стоял в вечернем московском дворе, возле мусорных баков, под холодным малахитовым небом. И это небо говорило ему, что он находится не просто у бетонных заснеженных плит и мусорных баков, а в бесконечном мироздании, среди звезд и светил. И его мерзнущие ноги в нелепых башмаках попирают не просто грязный лед двора, а поверхность небесного тела, где было ему суждено родиться – и суждено умереть, не отгадав смысл своего появления, смысл проживаемой жизни, смысл неизбежной смерти, когда все, пережитое им, бесследно исчезнет.

«Зачем я есть? Зачем я пережил все ужасное, что случилось со мной? За что мне такое досталось? Есть ли в этом особенный смысл и урок? Как я воспользуюсь этим уроком?»

Он помещал в мироздание пережитые недавно зрелища. Подземный тоннель с толпой безмолвных рабов. Красную плетку китайца Сена. Клетку Раджаба, переполненную мертвыми собаками. Ветеранов с фронтовыми наградами и карлика с бриллиантовой звездой Победы. Золотой дождь, превративший палачей и жертвы в одинаковых золотых истуканов. Мятую простыню, исписанную кровью невесты. Голову белоруса в черном венке с пламенем из ушей и глаз. Острую, как бритва, спираль, срезающую кожу с его плеча. Он помещал эти зрелища в мироздание, которое сотворило их согласно своим законам, остающимся для него непостижимыми.

«Кто я такой? По какому закону я создан? Что подтверждаю своим созданием? О чем и перед кем свидетельствую?»

Появился бомж, похожий на попугая. Он нес пакет, и походка его была энергичной, волевой, как у солдата, выполняющего боевое задание.

– Купил два пузыря. Сдачи нету. Давай сюда свой хлебушек ситный, и за мной, греться.

Они попетляли среди неухоженных домов и проулков, начатых и не завершенных строек. У кирпичного закопченного дома, угловатого, несуразного, с редкими светящимися окнами, бомж огляделся, юркнул в незапертый подъезд. По узкой лестнице они забрались на чердак, затворив за собой ветхую чердачную дверь.