Русский

Тат некоторое время смотрел вверх, словно принимал сигнал из космоса. Стекло пошло вверх, и лицо исчезло.

Красный огонь светофора сменился зеленым. Машины помчались. Автомобиль с татом, охраняемый джипом, свернул в переулок, и Серж, повинуясь неясному влечению, кинулся следом. Увидел, как обе машины въезжают в ворота особняка и за ними закрывается стальная плита.

Это был дворец из мрамора, стекла и сияющих сплавов, где жил тат. Быть может, он поднялся на поверхность из подземелья, где присутствовал при очередной казни. Вернулся ночевать в свой дворец.

Серж освободил свой мозг от подступавших бредов, и в открывшийся, не замутненный безумием уголок памяти поместил название переулка, номер дома, расстояние до угла, за которым горел зеленый огонь светофора.

Глава семнадцатая

Встреча с Керимом Вагиповым была бы невозможна, если бы не существовал изначальный план и чертеж, в который был помещен Серж и который осуществлялся нечеловеческим разумением. Этот план предполагал конечную цель. Эта завершающая цель была непостижима. Чтобы ее обнаружить, следовало решить систему уравнений с тысячью неизвестных, доказать теорему, подобную той, что доказал любитель экзотических грибов Перельман. У Сержа не было таких дарований, но он твердо знал, что план существует, система уравнений существует и он в этой системе занимает ключевое место.

Он вышел на Садовое кольцо, которое переливалось красными и бело-золотыми огнями. Остановился на краю тротуара у проезжей части, и ему казалось, что он упадет без сил и замерзнет, превратившись в осколок разноцветного льда. Кто-то стоял рядом и смотрел на огни. Внезапно, среди шелеста и рокота улицы, послышалась музыка. Громче, громче. Какой-то шальной кавказский напев с завихрениями, визгом, свистом сабель и пуль. Музыка налетала. По Садовой мчался джип, светя прожекторами и фарами. Окна были раскрыты. Из них дико выплескивалась музыка. Из окон высовывались хохочущие счастливые лица – кричащие рты, круглые чеченские шапочки, бараньи папахи. Кто-то высунул наружу автомат и стал пускать в небо грохочущие безумные очереди. Джип промчался как чумное видение, распугивая машины, и музыка растаяла вдали.

– Черножопые совсем обнаглели! Пора унимать! – произнес стоящий рядом с Сержем человек.

Серж тускло на него посмотрел, отводя глаза. Снова посмотрел и узнал в нем Семена Каратаева, телеведущего в программе «Планетарий», который под светом прожекторов, весь в красном, перескакивал по студии, словно перелетал с планеты на планету, развевая огненный плащ.

– Каратаев, ты? – спросил Серж.

Тот вгляделся и ахнул:

– Серж? Молошников? Какими судьбами? На кого ты похож? – Каратаев всматривался в изможденное, заросшее лицо Сержа, в его неопрятную куртку, приплюснутую вязаную шапочку. – А говорили, ты уехал в Америку. Где ты пропадал?

– Умоляю. Мне нужен стакан горячего чая. У меня жар. Я почти умираю.

– Хорошо, хорошо! – заволновался Каратаев. Подхватил Сержа под руку и отвел к машине, которая стояла тут же, у тротуара. И опускаясь без сил на сиденье, чувствуя горячую струю воздуха из кондиционера, Серж, забываясь, подумал, что их встреча не случайна, вписана в уравнение с тысячью неизвестных.

Они остановились у дома в глубине переулков, где-то недалеко от Тверского бульвара. Каратаев провел Сержа через турникет охраны. Ввел в просторную, ярко освещенную комнату, где были расставлены стулья, теснились люди, гудели голоса, висели на стенах флаги с геральдикой из животных, птиц, странных, человекоподобных существ. В углу стоял стол с электрическим чайником, блюдом, где еще оставались недоеденные пирожки.

– Грейся, отдыхай. Не буду к тебе приставать, – произнес Каратаев. Включил чайник, усадил Сержа, смешался с людьми, наполнявшими комнату.

И Серж с туманными, оттаявшими глазами пил раскаленный чай, съедал один пирожок за другим, зная, что не умрет, не замерзнет. Испытывал благодарность к Каратаеву, к незнакомым, пустившим его к себе людям.

Ему было тепло, уютно. Над ним свисал красный флаг с изображением зеленой хвостатой ящерицы, у которой были человечья голова и крупные, похожие на очки глаза. Он дремал, сквозь дремоту слушал раздававшиеся вокруг него речи, старался понять, что собрало среди ночи этих возбужденных людей.