Русский балет Дягилева

1924 год не был благополучным для ветерана Монте-Карло. В салоне Ланвэн из сумочки графини де Греффюль выпало сочиненное в порыве неосмотрительности письмо, которое очень скоро было подобрано, вскрыто и анонимно отправлено действующему монарху Монако князю Пьеру. Каким бы ни было его содержание, князь пришел в такую ярость, что в январе 1925 года расторг контракт с Гинцбургом[598]. Впервые с 1905 года давняя цель Дягилева, которой постоянно что-то препятствовало, – иметь собственный оперный театр – была близка к осуществлению.

Несмотря на отмену «Руслана» и нового балета Стравинского, положение Дягилева постепенно укреплялось. В ту зиму он заполнил перерыв между январским и апрельским сезонами претенциозной серией камерных выступлений в Новом музыкальном зале Казино. Большинство мемуаристов оставляют этот эпизод без внимания. Но среди той дюжины концертов были репертуарные вечера в костюмах, пусть даже без декораций. Было показано не менее девяти балетов: «Шопениана», «Пульчинелла», «Чимарозиана», «Карнавал», «Послеполуденный отдых фавна», «Видение Розы», «Женщины в хорошем настроении», «Менины» и «Бабочки», – а также четыре постановки в форме дивертисмента: «Пир», «Сказки фей» (сказочные истории из «Свадьбы Авроры»), «Дивертисмент» и «Бал» из «Лебединого озера». Подобно программам Павловой, каждый «концерт-спектакль» включал в себя два или три балета и заключительный дивертисмент[599].

В течение этой зимы Гинцбург наведывался в театр в поисках нарушений, которые могли бы стать поводом для устранения соперника. (Когда Гинцбург выдвинул иск против князя Пьера на сумму в 5 000 000 франков, он внезапно стал для князя куда привлекательнее при своей должности, чем вне ее.) Незавидная роль – помирить их – выпала Рене Леону, который, став по собственной воле агентом Дягилева, передал ему сообщение об изменениях в датах репетиций и расписании спектаклей и просьбу о том, чтобы Нижинская, как балетмейстер, лично связалась с Гинцбургом и обсудила оперный репертуар. (Дягилев хотел, чтобы она сделала это в переписке!) Леон позаботился также об организации камерных выступлений сверх контракта, оговорив все подробности, касающиеся музыкантов и рабочих сцены. Вновь и вновь он предостерегал Дягилева: «Если снова начнутся трудности, их будет очень сложно преодолеть в будущем»[600]. Когда соперники снова столкнулись в ситуации, которая стала известна как «дело Равеля», даже Леон не смог защитить своего протеже.

Отношения Дягилева с величайшим из живых композиторов Франции 1920-х годов представляли собой еще одну из повторяющихся загадок в истории импресарио. Бесспорно, он уважал Равеля; действительно, спустя некоторое время после премьеры «Дафниса и Хлои» Дягилев изыскивал возможности работать вместе с ним над другими проектами. Еще в 1920 году, когда он отверг партитуру «Вальса» – «это шедевр, – сказал он композитору, – а не балет»[601], – в его характере проявилась жестокость, которая так часто была заметна в его общении с «непокорными» или уволенными артистами. «Вальс» совершенно точно был балетом, что позднее показали Нижинская – в постановке 1929 года для труппы Иды Рубинштейн – и Баланчин – в работе 1951 года для Нью-Йорк Сити Балле. Но вполне возможно, что Дягилев увидел в этом произведении «переработку» «Благородных и сентиментальных вальсов», которые под названием «Аделаида, или Язык цветов» уже давно вошли в балетный репертуар: сначала в Шатле, где их премьерный показ в хореографии Ивана Хлюстина состоялся всего за несколько недель до представления «Дафниса и Хлои» на той же сцене, а затем в Парижской опере, где Жак Руше поставил «Аделаиду» в 1917 году[602]. (Четыре года спустя «Дафнис», заново поставленный Фокиным, также вошел в репертуар Опера.)

В марте 1925 года произошло другое «предательство»: Гинцбург готовил премьеру – «лирическую фантазию» Равеля «Дитя и волшебство» с либретто Колетт. (Хореография, которую создал Баланчин, была его первой значительной работой для Русского балета.) За восемь дней до первого спектакля Дягилев выпустил когти. Леон писал:

Я только что получил жалобу от директора Опера. Ваш режиссер, г-н Григорьев, изъял по Вашему приказу музыку к опере г-на Равеля… Г-н Григорьев утверждает, что Ваши артисты не будут танцевать в этой опере. Каковы бы ни были причины Вашего решения, я должен по-дружески предупредить вас о серьезности вашего отказа[603].

Поведение Дягилева невозможно объяснить одной лишь мстительностью, равно как и высокомерием, которое зачастую портило его взаимоотношения с вышестоящими лицами. В порыве того, что можно считать истерией, Дягилев потерял голову. Днем позже Леон писал: