Русский балет Дягилева

Я слышала, что король собирается пойти на балет в следующую пятницу, я очень рада, но очень надеюсь, что вы замените спектакль и [исполните] «Лавку», «Сильфид» и «Карнавал». В ином случае я опасаюсь, что его величеству не слишком понравится балет, а нам всем кажется, что ему понравится, если он вначале увидит классические балеты прошлых лет…

Томасу Бичему не пришлась по вкусу «Пастораль», и он считал, что она недостойна Вашего гения в целом. В ней много прекрасного и интересного, а также очень нового, но в целом, мне кажется, ей недостает красоты и интереса… Но я знаю, что Вы другого мнения[640].

Другие влиятельные жители Лондона разделяли ее предубеждение. В 1928 году Дягилев пригласил леди Диану Купер, одну из ярчайших «молодых героинь» того времени, на пантомимную роль Природы в «Оде»[641]. Но заботившаяся о своем реноме актриса, изысканная Мадонна в спектакле Макса Рейнхардта «Чудо», отвергла его предложение. Она писала:

Дорогой, дорогой господин Дягилев, все мне говорят, что мое первое выступление в Лондоне должно быть в «Чуде», которое они надеются показать этой осенью. Пожалуй, это так, поскольку они говорят, что я могу плохо показать себя в «Оде» – и поэтому лучше первый раз в Лондоне выступить с тем, что умеешь делать, а не с чем-нибудь экспериментальным[642].

Нежелание леди Дианы рисковать профессиональным дебютом, приняв участие в «экспериментальной постановке», говорит о том, как низко ценился модернизм даже в кругах, близких к труппе. Главный поручитель Дягилева в то время лорд Ротермир тоже с недоверием относился к «передовым» постановкам – вплоть до того, что в марте 1927 года выразил надежду, что в программе следующего сезона «эксцентричных» спектаклей не будет. Редактор «Дансинг таймс» Ф. Ричардсон отразил схожие предрассудки в своих ежемесячных размышлениях под псевдонимом «Завсегдатай». «Теперь, когда мы видели “Барабау”, “Матросов”, “Ланей” и “Докучных”, – писал он в январе 1926 года, – думаю, что нам достаточно спектаклей такого рода, и господину Дягилеву самое время вновь приняться за поиски прекрасного вместо того, чтобы продолжать заниматься гротеском»[643].

Статьи, написанные Ричардсоном в середине этого десятилетия, отличались поистине английским вкусом в том, как они создавали и постепенно облагораживали определенную эстетику, которая отдавала предпочтение скорее изысканности, чем эксперименту. Его размышления, замаскированные под мнение обывателя-«дилетанта», наделяли танец неизменными чертами неоромантизма:

Простому смертному, воспитанному в глубокой уверенности, что танец – это поэзия движения, несколько сложно оценить некоторые образцы дягилевской хореографии, которая, похоже, сходит со своего пути в поисках гротеска, удаляясь от прекрасного… Я всего лишь дилетант и не могу понять, как возможно в пределах человеческих сил найти хоть что-то похожее на «поэзию движения» в назойливых ритмах «Свадебки» Стравинского, если назвать хотя бы одну из ультрасовременных постановок, которые сейчас представлены публике[644].