Русский балет Дягилева

…месяц назад, поддавшись настояниям мадам де Ноай и мадам Мюльфельд, я… посмотрел, из одной ложи с ними, репетицию Русского балета в Опера. За всю свою жизнь я ни разу не чувствовал себя настолько беспомощно, неуместно и онемело. Мадам де Ренье со своей невесткой, Анри де Ренье, проявлявший большое остроумие, и Водуайе с его мрачным роковым взглядом тоже там присутствовали…

«Месье Жид, – воскликнула мадам де Ренье, – помогите нам успокоить мадам де Ноай». (Последняя говорила так громко и оживленно, что привлекала внимание доброй половины публики соседних лож.)[767]

Поясним, о каких же рифмоплетах и светских львицах говорил Жид: то были франко-румынская графиня Анна де Ноай, известная своими слабостями более, чем стихами; журналист Жан-Луи Водуайе, который создал поэтические восхваления Карсавиной и либретто к «Видению Розы»; Мари де Ренье, дочь парнасского поэта Хосе Марии де Эредиа, который писал бесцветные стихи под псевдонимом Жерар д’Увиль; мадам Мюльфельд, влиятельная хозяйка салона, в чьей гостиной собирались все, кто хоть как-то относился к сообществу критиков[768]. И это был не первый случай, когда светское общество помешало Жиду насладиться балетом. Делая обзор дягилевского сезона 1909 года для «Нувель ревю франсез», писатель предпослал своим заметкам критику известного дягилевского пропагандиста, на чьи энтузиазм, репутацию в обществе и на чье перо тот так полагался в 1920-е годы:

В одном из последних майских выпусков «Фигаро» Жак-Эмиль Бланш выразил свое восхищение мизансценой и декорациями русских спектаклей, которые были представлены нашему вниманию в Шатле. Несомненно, что если бы месье Бланш ознакомился с тем, что делали в этой сфере Рейнхардт, Мартерштейг и Валентин в Берлине, Кельне, Вене и так далее, а также с их успехами на этой ниве – в его красноречивой статье было бы чуть меньше восторгов. Задник из «Князя Игоря» не стал бы от этого менее выдающимся, а вот декорации «Павильона Армиды», вполне возможно, стали бы[769].

Поведение последователей дягилевского общества вполне могло раздосадовать Жида и взбесить Фокина[770]. Дягилев тем не менее попустительствовал этому поведению и даже поддерживал его, создав, таким образом, прецедент для того зрительского «этикета», который предвещал шумную реакцию на постановки Нижинского в 1912 и 1913 годах. На достопамятной премьере «Весны священной» мадам Мюльфельд вновь оказалась среди зрителей, и когда композитор Флоран Шмитт закричал: «Молчите вы, девки шестнадцатого!» – она задала тон всему высшему обществу, издавая громкие взрывы смеха[771]. Было совершенно неудивительно, что художественные и общественные ценности, присущие постоянной парижской публике Дягилева, исключали всякое новаторство – кроме самых безобидных его форм.