Русский Бертольдо

Образ такого человека, который не имел ни «другого учителя, кроме самой природы, ни других правил жизни, кроме предписываемых нам здравым разумом»[309], вполне естественно провоцировал рассуждения на другую столь же популярную тему — «золотого века». Эти не менее многословные рассуждения, разрастаясь все больше по ходу повествования, иной раз переходили в настоящие ностальгические стенания: когда-то монархи были доступны своему народу, они за «честь и несказанное удовольствие вменяли употреблять все свои силы к услугам своих подданных»; им и теперь полезно было бы иногда «забыть свое звание и Величество» и сравняться со своими подданными, но «о, счастливые времена! о, обычаи, столь соответствующие здравому разсудку, природе и самой истине, где вы ныне? увы, к нещастию нашему мы едва и напоминание о вас имеем!»[310] — и т. д. и т. п.

Таким образом, читатель плутовского романа получал урок популярной философии. Говорить о глубине просветительских концепций здесь, конечно, не приходится; тем не менее важен сам факт — зерна тех же самых идей, которые выдвигала эпоха, прорастали повсюду, даже в литературе развлекательного свойства. Тем не менее в России это не меняло критического отношения просветителей к несерьезному чтению. Оно зачастую оставалось прямо враждебным.

Рекреативной литературе инкриминировалось серьезное по тогдашним понятиям преступление — неполезность. В борьбе за русского читателя просветители всячески старались «обезвредить» сочинения, целью которых являлось только развлечение. Одним из способов было использование «старой песни на новый лад»: в качестве уступки недостаточно развитому читательскому вкусу в заглавии давалась мнимая установка на смех и развлечение, на самом же деле старый текст подвергался редактированию согласно горацианской концепции сочетания «приятного с полезным»[311]. Все эти условия были соблюдены и при издании «Италиянского Езопа»: эпиграф из Горация на титульном листе — «Смеясь, говорить правду кто запрещает?» — не оставлял сомнений, что читателю предлагалось сочинение «приятно-полезного» свойства.

Вскоре «Италиянской Езоп» был переиздан содержателем Сенатской типографии в Москве Фридрихом Гиппиусом[312]. Московское издание отличалось от первого тем, что вышло «с приобщением» четырех небольших сочинений: «О безпорочности и приятности деревенския жизни», «Храм земнаго увеселения во сне виденный», «Дворянин в деревне» и «О людях, обещаний своих неисполняющих». Все они в той или иной степени перекликались с содержанием притчи о мудром крестьянине во французской редакции. Первое — может быть, несколько больше других.

«О безпорочности и приятности деревенския жизни», принадлежавшее перу В. К. Тредиаковского, уже было опубликовано 25 лет назад[313], что отнюдь не смутило издателя. Он, по-видимому, счел это сочинение отличной парой к главе «Похвала деревенской жизни; сколь нега вредна здравию», введенной в текст «Италиянского Езопа» французским редактором[314].

Присутствие «деревенских» текстов в дополнении к «Италиянскому Езопу» вряд ли было простой случайностью. Характерный интерес к крестьянской тематике, не в последнюю очередь подогревавшийся идеями физиократов, в полной мере отразился в литературе и искусстве 1780–1790-х годов. Появился целый ряд сочинений наподобие «Сельского Сократа» Г. К. Гирцеля (М., 1789), «Учения добродушнаго Рихарда» или «Науки добраго человека Рихарда» Б. Франклина (СПб., 1784; М., 1791), в то время как сцены театров были заполнены «благородными поселянами», «сельскими философами» и «мудрецами»[315].

Поиски всеобщего счастья все чаще были обращены в сторону простой и разумной жизни тех, кто жил непосредственно своим трудом: «Какое бы было благополучие для нашего отечества, естьли бы дворяне наши преобратились в Клиогов [имя „сельского Сократа“. — Г.К.], а крестьян своих преобразовали в его детей!» Рецепт казался настолько универсальным, что в роли «сельского Сократа» можно было представить и самого государя: «Не худой бы был <…> Государь земледелатель; и естьли бы сие был Клиог, благополучным бы сделался тот народ, который бы им управлялся!»[316] В анонимной комедии «Сельской мудрец» сам король, умилившись тихими радостями крестьянской жизни, восклицает: «<…> естьлиб я не был Королем, то бы желал быть земледельцом Иваном»[317].

Между первым и вторым изданиями «Италиянского Езопа» свет увидела другая переделка романа Кроче: «Жизнь Бертолда, сына его Бертолдина и его внука Каказенна» в переводе Василия Левшина была опубликована в составе «Библиотеки немецких романов» (1780)[318]. Хотя источником перевода «Библиотеки», действительно, послужила берлинская «Bibliothek der Romane» (1778–1779)[319], за которой Левшин следует почти буквально, повторяя даже формат издания, однако назвать «немецкой» его русскую версию можно только условно, поскольку немецкий оригинал, в свою очередь, сам восходит к французской «Bibliothèque universelle des Romans» (1776)[320].