Русский феномен

«В идее “русского Христа” в одинаковой мере извращается и образ Христов и русская национальная идея. Быть может, именно благодаря этому искажению мы до сих пор о ней так мало знаем. Увлечение Россией воображаемой помешало нам рассмотреть как следует Россию действительную и, что еще хуже, русскую национальную идею; духовный облик России хронически заслонялся фантастической грезой “народабогоносца”.

Или Россия — народ-богоносец, или она — ничтожнейший народ. А может быть, даже и вовсе не народ, а бессмысленный механический конгломерат, колосс на глиняных ногах, который скоро рухнет от внешнего удара…

Русское нетождественно с христианством, а представляет собою чрезвычайно ценную национальную и индивидуальную особенность среди христианства, которая, несомненно, имеет универсальное, вселенское значение».

Евгений Николаевич Трубецкой

«Русское религиозное призвание, призвание исключительное, связывается с силой и величием русского государства, с исключительным значением русского царя. Империалистический соблазн входит в мессианское сознание».

Николай Александрович Бердяев (об опасности в новой интерпретации мессианской идеи)

Практическая реализация империалистического смысла филофеевой мифологемы состоялась во времена царствования Петра I, утвердившего Российскую державу со столицей в Санкт-Петербурге. Но он не мыслил себя Византией и не жаждал стать Константинополем — у него были другие исторические параллели. С Петром I связана вторая встреча российской, уже православной культуры с европейской, уже католической, повлиявшая на дальнейшее развитие первой. Петр «прорубил окно в Европу», чтобы Россия увидела ее как другую культуру, с которой следует войти в контакт для того, чтобы «посмотреться» в нее, как в своеобразное зеркало, увидеть решение собственных проблем, сбросить или обновить устаревшие духовные смыслы и национальные претензии в соответствии с новыми историческими задачами.

Довольно скоро Россия стала воспринимать себя как единственное царство, способное спасти для человечества христианство в его «первозданности». В этом она стала видеть смысл и цель своего существования. По этой причине национальное чувство всегда пребывало в надрыве, чему сопутствовали проявления самоутверждения или самоотрицания. Национальный максимализм провоцировал переходы от чрезмерного собственного возвеличивания к чрезмерному отчаянию.

«Дело в том, что мы никогда не шли вместе с другими народами, мы не принадлежим ни к одному из известных семейств человеческого рода, ни к Западу, ни к Востоку и не имеем традиций ни того, ни другого. Мы стоим как бы вне времени, всемирное воспитание человеческого рода на нас не распространилось».

Петр Яковлевич Чаадаев (из философического письма, в котором в эпатирующей форме ставится проблема о несоответствии величия России ничтожеству ее повседневного существования, рожденному религиозным и национально-культурным партикуляризмом)

Петр Чаадаев пришел к выводу, что Россия должна «уразуметь свое призвание» и тогда оно сможет сызнова проделать всю работу человеческого духа.

Идея избранничества рождала обостренное чувство ответственности за судьбу всех единоверцев, в том числе за пределами страны, готовность защищать их национальные интересы столь же самоотверженно, как свои собственные.