Русский иероглиф. История жизни Инны Ли, рассказанная ею самой

У нас в университете собственных хунвейбинов тогда еще не было. Но вскоре они заявились к нам в кампус, и мы впервые их увидели вживую. Это были школьники старших классов. Мальчишки, девчонки четырнадцати, шестнадцати, семна-дцати лет. На наш взгляд, мелкие, сопливые. Но все одеты в желтоватую выцветшую военную форму, которую, как потом выяснилось, они брали у старших. Все в кепках, подпоясаны толстыми ремнями. Хунвейбины боевым строем промаршировали через весь кампус, выкрикивая лозунги. А один из главных их лозунгов был связан с чистотой классового происхождения. Они его скандировали – там, разумеется, была рифма, но я прозой переведу. “Если отец – герой, то и сын – герой. А если отец – мерзавец, то и сын – мерзавец”…

Наш кампус давно уже разделился на “меньшевиков” и “большевиков”, не по аналогии с историей КПСС, а просто по количеству сторонников. Мы, “меньшевики”, изначально считали себя более левыми и революционными, поскольку ко-гда-то боролись с “рабочими группами”. И первыми создали хунвейбинскую дружину “Красное знамя”. Но и “большевики”, бывший партийно-комсомольский актив, которые вначале стеной встали на защиту парткома и рабочей группы, быстро перекрасились и полевели, стали даже радикальнее нас. Они назвали себя “Дружина бунтарей”. Впрочем, студенты в целом вели себя потише, зато школьники буйствовали, в том числе на территории университета. Однажды я увидела преподавательницу с другого факультета. Она шла заплаканная. Ей срезали волосы – только потому, что у нее был пучок, а они требовали, чтоб женщины носили революционные короткие прически.

Молодежь легко разогреть, и она пойдет устраивать погромы. Через неделю, когда я снова приехала на выходные, меня встретил встревоженный отец: “Поговори с Лялей. Мама просто в истерике”. Оказалось, Ляля хоть и не была школьной активисткой, но все же к одной из хунвейбинских организаций примкнула. И однажды вместе со своей группой пошла по домам выявлять, скажем так, бывших. То есть помещиков, буржуев. Тех, у кого нехорошая биография. И там были учинены погромы. Кого-то избивали, кого-то выгоняли из дома. И когда Ляля вернулась, ей стало плохо. Она рыдала, не могла в себя прийти.

Мне подобного пережить не довелось, слава богу. В студенческой среде тоже началось насилие, но оно проявлялось иначе. Стали надевать на профессоров и на нелюбимых партработников бумажные колпаки и водить по кампусу. А это старая китайская традиция, которую закрепила ранняя работа Мао Цзэдуна “Отчет о расследовании революционного крестьянского движения в провинции Хунань”, где он с восторгом писал, как во время революционного подъема крестьяне врываются в дома помещиков, надевают на них колпаки, водят по деревне, топчут их кровати, и это очень хорошо и очень правильно, потому что революция не делается в лайковых перчатках. По-китайски немножко другие образы, но смысл такой же: революционное насилие всегда оправдано. Эту статью перепечатали газеты. Мы ее читали, перечитывали, изучали; в конце концов, рекомендации Мао стали применять на практике.

Некоторые студенты были недовольны, например, партсекретарями или партинструкторами курсов. Во многом справедливо: те писали отрицательные характеристики, могли делать гадости, влиять на хорошее и плохое распределение. Начались “митинги борьбы”. Одного такого инструктора вывели во двор, заставили влезть на стол для пинг-понга, кричали, что он сделал преступный выбор, подавляет молодежное движение, надели колпак и повели позорным шествием по кампусу. Митинги разрастались, из аудиторий и актовых залов они переместились на университетские стадионы, на проработку стали приводить преподавателей и партийцев из других институтов. Хотя в июне – июле еще не били, но агрессия имеет свойство нарастать. Потом хунвейбины из разных вузов и школ объединились в городские организации; возникло три штаба, причем третий был самый радикальный. А так как мы были зачинатели движения против “рабочих групп”, то наша дружина вошла в этот третий штаб, который гремел на весь Китай.

Споров о том, правильно ли мы действуем, не было. Были споры только о конкретных людях – считать этого человека каппутистом или не считать. Но практически всех записывали во враги – не одна, так другая организация. Уровень атак все время повышался. Начали со своего факультета, вышли на уровень ректората и партбюро. А потом сочли своим долгом выискивать так называемую черную линию в руководстве министерств. Наш Бэйвай тогда находился в ведении МИДа, и у нас стали появляться даже дацзыбао против министра иностранных дел Чэнь И. Я тогда приехала домой, говорю: “Пап, а у нас уже против Чэнь И дацзыбао наклеили”. Отец возразил: “Ну, его вам свалить не удастся”. Действительно, Чжоу Эньлай защищал Чэнь И до последнего. В итоге министр тоже попал в опалу, но все-таки не столь жестокую, как та, через которую пришлось пройти другим руководителям.