Русский иероглиф. История жизни Инны Ли, рассказанная ею самой

Подали состав. Все набились в него, как в фильмах о гражданской войне. Уже поздно, чуть ли не полночь; мы с трудом нашли место в уголочке, поспали несколько часов. Открываю глаза – поезд еще стоит. “Он опять поспал немножко и опять взглянул в окошко”. Таким образом, с затяжными остановками, мы за двенадцать часов добрались до соседнего города Тяньцзиня, 100 с небольшим километров от столицы. Весь график движения был сбит этими хунвейбинскими составами.

В Нанкине – первая запланированная остановка. Сразу на вокзале – приемный пункт. Мы показали наши студенческие удостоверения, получили направление в университет с разрешением оставаться сколько захотим. Вообще, жить во время путешествия нам приходилось по-разному. Как правило, даже не на кроватях спали: кое-где просто вынесли столы из аудиторий, накидали сено. Но в юности это не так важно, в любом положении хорошо спится. Есть приходилось что дают, в основном рис и чуть-чуть овощей, соленья какие-то. У нас были, конечно, карманные деньги: мы с Лялей – дочери (всё еще) привилегированного отца, у Раи папа – заведующий департаментом МИДа. То есть тоже не бедная девочка. Но мы решили сохранять революционную сознательность; будем питаться согласно тем нормам, какие существуют в институтских столовых. На половину юаня в день на человека. Вечером сводили бюджет, если перерасходовали, то на следующий день экономили.

Но вот мы прибыли в Шанхай, который был самым европеизированным городом в Китае. Здесь даже в простеньких кафе и магазинах продавали вкусные пирожные. Самое дорогое – с кремом – стоило всего 10 фыней, китайских копеек. Такое роскошество мы могли себе позволить: выпить кофе и съесть по пирожному. А нужно сказать, что летом 1965-го, за год до хунвейбинского путешествия, мы с Лялей и родителями были в Шанхае. Заходили в одно из лучших кафе на главной улице. Там царил старорежимный дух, всё изысканно. Я и предложила девочкам: “Давайте зайдем! Может, то кафе еще работает, удастся полакомиться”.

Были мы, как всегда, в полувоенной форме, с повязками. Единственное, у меня не было нормальной фуражки, поскольку отец никакого отношения к армии не имел, а достать фуражку было трудно. Волосы у меня тогда были пышные, торчали, как грива, и я их прятала под отцовской кепкой (светлые волосы вызывали подозрение, с чем мы уже столкнулись в Нанкине).

Так, в хунвейбинском облачении, мы и вошли в самое пижонское кафе Шанхая, поднялись на второй этаж. Видим, публика молодая, но какая-то странная. Все одеты вроде как принято, в синие кители, на головах кепки. Но полагалось китель застегивать наглухо и сидеть с прямой спиной. А они какие-то расслабленные, нога на ногу, курят, кители распахнуты, вороты рубашек видны. Нам-то было наплевать, мы же пришли кофе выпить и пирожные съесть, но публика заерзала. Начала как-то подбираться. Ножки складывают. Пуговички застегивают. Садятся ровно. На нас смотрят исподтишка. Ба! Они ж нас приняли за один из хунвейбинских патрулей, которые следили за моральным порядком, что-то вроде полиции нравов.

Подходит официант, мы делаем заказ. Тут публика начинает расслабляться, напряжение спало: не патруль, а такие же мелкобуржузные элементы.

Через пару дней мы узнали от студентов института иностранных языков, что в городе пройдет футбольный матч. Международный! Албания – Китай. Надо пойти посмотреть, развлекаться-то больше нечем. И там на трибунах мы встретили знакомого шанхайца, который играл одно время в государственной сборной по пинг-понгу, жил поэтому в Пекине и заглядывал к нам в гости. И он спрашивает: “А вы в шанхайское кафе ходили?” – “Ходили”. – “О! Теперь понятно. Тут слух прошел, что какие-то странные хунвейбины появились в Шанхае. Заходят в кафе, заказывают кофе, пирожные, никого при этом не трогают. Я, – говорит он, – не поверил, таких хунвейбинов быть не может”.

Но пирожными дело не ограничивалось.

На улицах Шанхая к нам подходили разные люди, кто помладше, кто постарше: “Мы рабочие. А вы, хунвейбины, откуда?” Мы отвечаем: “Пекин, третий штаб”. – “О, третий штаб. Слушайте, у нас сейчас будет митинг революционный. Пойдемте с нами. Выступите, подогреете энтузиазм”. С одной стороны, как откажешься, с другой – у Ляли русский акцентик звучит, Рая по-русски говорит лучше, чем по-китайски, это заметно. Господи, придется мне выступать. Нас повели в старый шанхайский кинотеатр, многоярусный, похожий на оперный театр. Весь набит рабочей публикой. Скорее молодой, чем пожилой. Я выхожу на сцену, произношу пламенную речь в поддержку товарищей рабочих. Кричу: “Да здравствует товарищ Мао Цзэдун! Да здравствует революционная линия Мао Цзэдуна!”

И раздаются бурные аплодисменты.

5

В итоге путешествие затянулось.