Русский иероглиф. История жизни Инны Ли, рассказанная ею самой

Правда, я решила хоть что-нибудь купить себе новенькое, более-менее приличное, свадебное. Но меня постигло полнейшее разочарование: все, что продавалось в магазинах, вызывало раздражение – абсолютно одинаковое, неуклюжее, либо синего, либо зеленого цвета. В итоге я все-таки выбрала серую курточку; у нее чуть-чуть отличался фасон воротника, максимум допустимого своеобразия. И пошла в парикмахерскую, куда ходила до “культурной революции”, к прекрасному шанхайскому мастеру, который отлично делал укладку. Увидев меня, он так обрадовался! Расспросил о жизни; о тюрьме я ему не сказала, только о деревне, он посочувствовал. Но укладку делать отказался:

– Нам разрешается ее делать, только если есть рекомендательное письмо, что это нужно или для выезда за границу, в командировку, или для выступления в театральных постановках.

– Но у меня свадьба!

– Я феном пройдусь, волосы немножечко подниму. На большее просто не имею права.

2

Отец моего жениха Лю Хэчжуна служил в строительном управлении железной дороги, родом он был из деревни, потомственный столяр и плотник; очень хороший, добрый, работящий человек. Мать вообще была неграмотная, домохозяйка; иногда подрабатывала уличной продавщицей мороженого. Правильное пролетарское происхождение. Намерение их сына жениться на мне вызвало опасения у части родственников, близких друзей и особенно среди преподавателей. Потому что таких, как я, называли тогда “черными” – мое происхождение никуда не годилось, им можно было замараться. Но с третьей стороны, у него биография тоже была подпорчена, поскольку во время “культурной революции” он оказался левым активистом; руководителя их организации вообще, по-моему, отправили на исправительные работы, а жениху моему вынесли строгий выговор с занесением в личное дело. Поэтому он, может быть, и не боялся жениться на мне; минус на минус дает плюс. Ну и по природе своей он был человеком достаточно смелым.

Железнодорожники считались всегда высшей категорией рабочего класса, мой свекор получал в то время 90 юаней. Для сравнения: молодые специалисты, выпускники вузов, получали поначалу 46, спустя год-другой 56 юаней. А дальше могли годами ждать прибавки. Когда дело дойдет до 90, вообще непонятно. Лю Хэчжун был единственным сыном, родители его баловали, посылали ему достаточно карманных денег; он даже носил красивые часы Seiko, что считалось роскошью и куда больше вязалось с его привычками и жизненными ориентирами, чем крайнее левачество. Вообще, когда мы познакомились, он был уже настроен критически, мыслил достаточно свободно, и общение с ним и его пекинскими друзьями слегка расшатало мои революционные взгляды в целом и на “культурную революцию” в частности. Потому что мне все эти годы уютней было думать, что наверху лучше знают, выбирают правильную линию. После казуса с Линь Бяо монолитная вера дала трещину, но пересмотреть позиции до конца я смогла только благодаря Лю Хэчжуну.

Конечно, его родители настояли, чтобы мы съездили к ним. Жили они далеко, пять часов на поезде, в очень темном, я бы даже сказала, грязном железнодорожном бараке. Я и в деревне ничего подобного не видела. Квартал выглядел так: ряды бараков, во дворе водонапорная колонка, там же сортиры. При входе в коридор висит маленькая-маленькая лампочка, очень тусклая. Они же, несмотря на сравнительно высокие зарплаты, привыкли экономить на всем, в том числе на электричестве. Мы приехали поздно. Вечер, фонарей нет, пробираемся узкими улочками, заходим во двор, там в почти полной темноте сидит человек на корточках. И спокойным будничным голосом спрашивает: “Приехали?” И Лю Хэчжун отвечает: “Да, приехали”. Это был его отец, который ждал на корточках у порога своего дома. Я все-таки выросла в европеизированной среде, мне такие манеры были внове. Да и торжественный ужин произвел странное впечатление. Отец пригласил ближайших друзей – пришли двое или трое старых рабочих. На пол поставили маленький столик. К нему табуреточки. Самая простая еда. Меня пригласили сесть рядом, а моя свекровь не села, только носила угощения из мрачной замызганной кухни. Ужасно.

Потом я спросила моего мужа (его фамилия Лю, так что мои дети тоже Лю):

– Почему она не присела?

– В рабочих семьях так не принято. Отец приходит, жена его кормит, а потом сама что-то ест.

Мне, с моей интеллигентной русской мамой, такое представить было трудно. Совершенно другой круг, другие традиции. Ну тем не менее, мы поженились.

До свадьбы у каждого из нас была отдельная комната в общежитии. Мы съехались, сдвинув и без того большие деревянные кровати. А вторую комнату оставили за собой, чтобы через какое-то время поселить в нее Аллу.

3