Русский иероглиф. История жизни Инны Ли, рассказанная ею самой

Политические волны докатывались и до нашего трудового лагеря. Началась переоценка событий “культурной революции”, значительную часть которых я из-за отсидки пропустила. Как выяснилось, дружина “Красное знамя”, с которой я была связана в хунвейбиновский период, заняла “правильную” сторону в политических битвах. Чжоу Эньлая, которого она защищала, левакам свалить не удалось, и теперь он брал реванш. Что же до наших противников, которых считали истинными борцами, то они теперь предстали “стороной зла”. Самое жесткое из предъявляемых им обвинений – захват и поджог британского представительства. Также им инкриминировали создание протестного городка возле МИДа и резиденции ЦК в Чжуннаньхае и беспорядки на митинге против Чэнь И. По прошествии нескольких лет всё это стали расследовать, выявлять зачинщиков и виновников. А я, сидевшая в тюрьме и поэтому ни в каких митингах не участвовавшая, вдруг оказалась правильной девочкой.

Но политические дела, даже если они тебе лично ничем не грозят, разрушают человеческие отношения. С одной из первокурсниц мы почти подружились, но потом оказалось, что она из “неправильной” дружины, когда-то примыкала к левакам. И мне поручили быть ее “адъютантом”. Была такая практика: если человек под подозрением, за ним нужно следить, не выпускать из виду, для чего приставляют к нему “адъютанта”, который ходит за ним по пятам, даже в туалет сопровождает. Не так давно за мной ходил конвоир, а теперь я сама выступала в качестве конвоира. Ничего плохого я ей не делала, но только-только возникшая доверительность с неизбежностью исчезла…

Еще одна проблема, которую я тяжело переживала, – невозможность разговаривать по-русски. Раньше, до ареста, я гораздо чаще думала по-русски, в тюрьме вдруг поймала себя на том, что полностью перешла на китайский. Честно говоря, я испугалась и буквально приказала себе думать по-русски. Но приказать легко, а выполнить… Хочу мыслить по-русски, а соскальзываю на китайский. Языковой практики нет, книг русских нет… В результате дикая головная боль; я себя, как жернова, поворачиваю, заставляя думать по-русски.

Но однажды меня с девочками послали забрать инвентарь со склада. И вдруг я в коробке вижу учебник по советской литературе. Старый, отпечатанный на ротапринте в те далекие времена, когда у нас в университете еще издавали учебники. Я так обрадовалась. Схватила его, утащила и читала на досуге. Там были, конечно, знакомые вещи типа “Буревестника”, который я и так помнила наизусть. Но были и незнакомые. По-моему, отрывки из “Цемента” Гладкова, о котором я до этого ничего не знала. Можете сейчас смеяться, но я прочитала с большим интересом. Для меня это было как десерт! Трудно понять в другую эпоху, при других обстоятельствах, но из песни слова не выкинешь.

4

Ляля вышла из больницы, и ее отправили в новый госхоз, тоже сравнительно недалеко от Пекина. Она работала в садоводческой бригаде – не так тяжело, как в поле, но тем не менее опять что-то с ней произошло. Я не спрашивала, что именно случилось, но, видимо, она что-то не то прилюдно сказала. Было созвано комсомольское собрание, вроде бы даже исключили ее из комсомола за неправильную “линию”. И вдруг я получила от нее письмо, тоже странное: она писала, что возмущена, готова выйти на улицу, заявить протест. Я так испугалась! Какое “выйду на улицу”! Какое “заявить протест”! На дворе 1971-й, только что пригасла “культурная революция”. Думаю: опять посадят, куда-нибудь зашлют.

Но не упекли, только вновь отправили на принудительное лечение.

И перед нами обеими встал непростой выбор. Мы понимали, что не будем сидеть по своим деревням вечно – рано или поздно нас распределят на работу. Как правило, распределяли тоже в деревни, в лучшем случае в какие-нибудь маленькие уездные городки, поселки. Куда проситься? С одной стороны, у меня родственники на родине отца. Крохотный уезд, практически село. С другой – Алла то ложится в больницу, то выходит, ей нужна помощь. Ладно, думаю, посмотрим, куда ее направят, а я попрошусь к ней поближе.

И вдруг положение в стране опять переменилось: весной 1971-го, как раз когда в Пакистане, на нейтральной территории, обговаривалась возможность приезда Никсона в Китай, по решению Мао Цзэдуна началась так называемая дипломатия пинг-понга. Во время чемпионата мира по пинг-понгу в Японии американская команда получила приглашение посетить Пекин. Наряду с одиннадцатью представителями леворадикальной “Партии черных пантер” спортсмены стали первыми американцами, принятыми в Китае после долгого перерыва. Стало ясно, что Китай решил повернуться к Западу лицом. (По-прежнему оставаясь спиной к Советскому Союзу.) Чжоу Эньлай сразу же сориентировался, не без его участия МИД заявил, что ему нужны молодые кадры переводчиков. А где сейчас находится боевая дружина? В деревне. “Всех, кто еще не распределен, вернуть. И направить на годичную языковую подготовку, чтоб языки вспомнили. А там выявим лучших и возьмем на мидовскую службу”.