Русский иероглиф. История жизни Инны Ли, рассказанная ею самой

Насекомых в тюрьме не было, поскольку имелись сетки от комаров, а мух к тому времени в Китае уже истребили. Клопов тоже не было – в отличие от институтского общежития, где с ними пришлось познакомиться. Зато птички были какие-то. Даже репрессированные воробышки появлялись. И были деревья, которые к весне начинали оживать.

Однажды, первой весной моего заключения, меня вывели на прогулку. Во дворе росла травка, тополя пробились самосевом из-под покрытия, невысокие такие. И на них листики совсем нежные, свежие. Я сорвала один листик и спрятала себе в рукав: все-таки весна, воля. Охранник тут же заметил. “Чего прячешь?” Говорю: “Ничего”. – “Достань. Ты в рукав что-то положила. Камень был?” – “Нет, камня не было”. – “Брось”.

Так и лишили меня моего листика.

8

“Культурная революция” схлынула так же внезапно, как когда-то началась. Весной 1969 года прошел IX съезд КПК, который, с одной стороны, канонизировал ее завоевания, возвел Мао в ранг непререкаемого авторитета, с другой – притормозил порождавшие ее политические процессы. Это было огромное счастье, потому что объявили новую политику по отношению к так называемым воспитуемым детям. То есть детям, которые сели заодно с родителями, кто в тюрьмы, кто в коллективные – не знаю, как перевести – места заключения, именуемые “курсами по изучению идей Мао Цзэдуна”. И мы с Аллой попали в эту категорию (в нашей тюрьме было трое так называемых детей из высокопоставленных семей: мы и еще одна женщина, постарше нас).

В августе 1969-го, через два года после ареста, наступил час моего освобождения. Совершенно неожиданно. Я читала, что писала “Жэньминь жибао” о “воспитуемых детях”, но не очень-то применяла к себе. Вдруг вызывают как бы на допрос и объявляют: “Согласно такой-то установке ЦК, сейчас мы тебя освободим. Но учти, что, когда тебя арестовывали, это было правильно. А когда сейчас освобождают, это тоже правильно”.

К тому моменту я, конечно, уже догадывалась, что у родителей все плохо. Но только теперь получила официальное подтверждение: “Они, – заявили мне, – враги народа. А вы с сестрой входите в другую категорию противоречий”. Это в свое время Мао Цзэдун придумал, что есть две категории противоречий. Первая – противоречие между народом и его врагами. Вторая – противоречие внутри народа. “Вы с Аллой – это противоречие внутри народа, что поправимо. А дальше, как себя вести, уже смотри и думай”. Типа надо размежеваться с настоящими-то врагами. И тут объявили, что отец покончил с собой в июне 1967-го. Добавили, что дома нашего больше нет и меня передадут “на поруки” в отцовское учреждение, где будет принято решение о моей дальнейшей судьбе.

В принципе, было известно, что начиная с лета 1968-го молодежь массово отправляют в деревню на трудовое перевоспитание. Я читала постановление, репортажи, мысленно была к этому готова. Точно, что лучше в деревню, чем в камеру. Но чувства были какие-то смутные. С одной стороны, конечно, ощущение радости, с другой – подобие страха. В тюрьме все уже стало привычным, понятным, даже, как ни странно это прозвучит, безопасным. Хотя и тяжело в четырех стенах, но стабильно. Тем более, повторюсь, меня не били, последние месяцы перед освобождением вообще давали спокойно существовать. А теперь что будет? Непонятно.

И тем же путем, каким меня доставили в тюрьму, повезли обратно. (Аллу, как выяснилось, уже отправили в Пекин несколькими часами ранее.) Знакомый двор, знакомое здание, мы с отцом столько раз приезжали сюда, были в клубе, кинокартины разные смотрели… Передали меня на попечение сотрудниц, те отвели нас с Аллой в наше новое жилье. Такая китайская двушка. Смежные комнаты: в одной, внутренней, должны были жить мы с Аллой, а в другой две сопровождающие нас женщины. Но Алла сидела и ждала меня снаружи, не входила в нашу комнату. Я кинулась к ней, и меня просто поразил какой-то отстраненный, совершенно безразличный вид. Мы обнялись, но она была никакая.

О том, что отца нет в живых, ей не сказали. Перепоручили мне. Я решилась завести этот разговор через день, вечером; предложила: “Алла, давай поговорим”. Она ответила: “Нет. Я должна сейчас писать”. – “Что ты будешь писать?” – “Мне надо писать показания. Я должна”.

Садится. Начинает писать по-китайски, как автомат. Я заглядываю через плечо, вижу совершенно несвязные слова. Стало ясно, что она пережила нервное потрясение.