Русский иероглиф. История жизни Инны Ли, рассказанная ею самой

Завершилась переподготовка, и нас стали тасовать, кого куда направить на работу. МИД, военные, экономическое министерство брали только тех, у кого было хорошее происхождение и незапятнанная биография. Кто-то получал распределение, перебирался в другие места, народу в кампусе становилось все меньше. А мы с мужем сидели и ждали: оставят нас в Пекине или распределят в глушь. Были прецеденты, что “неправильных” выпускников возвращают в деревню. Приходили в гости такие же отщепенцы, как мы, запятнанные кто историей семьи, кто ролью в “культурке”. Говорили по душам, а чтобы как-то расслабиться, в карты играли, пасьянсы раскладывали.

И настал день, когда вызвали меня на беседу в рабочую группу из МИДа. Тоже все достаточно левые, конечно. И они мне сказали:

– Готовьтесь, что вас с мужем мы отправим в провинцию Хэбэй, откуда он родом. И вы там будете в деревенской школе работать.

В реальности это означало пожизненную ссылку – раз. И два – вечную разлуку с Аллой, получившей работу в Пекине, на заводе неподалеку от нашего университета. Но к этому моменту потихонечку стали восстанавливаться некоторые контакты со старыми друзьями, что до поры до времени было строго-настрого запрещено. Как-то раз я была в гостях у поэта Эми Сяо, который, как и его жена Ева, отсидел срок в тюрьме, по той же статье, как иностранный шпион. И один из трех сыновей Евы сказал:

– Слушай, тебе же не запрещают ходить по начальству, обращаться с просьбами. Попроси, чтоб тебя оставили здесь, в Пекине.

– К кому мне идти?

Они мне посоветовали обратиться к известному дипломатическому деятелю Ляо Чэнчжи, который в ранней молодости учился в Москве, отец мой его неплохо знал, я с ним пересекалась – такой веселый дядька; в “культурную революцию” он, естественно, тоже пострадал, но вернулся на работу в МИД.

Я была всегда очень робкая, в этот раз еле пересилила себя. Пустит – не пустит? Но что делать? Надо. Подхожу. Жилой дом за высокой стеной. Стоит часовой, спрашивает: “К кому? По какому делу?” Я объяснила, сказала, что хозяин – хороший знакомый моего отца. Тот даже не стал спрашивать мое имя.

– Подождите.

Вышел секретарь, я назвала себя, пошла за ним в дом; снаружи гостиная небольшая, за столом сидит Ляо Чэнчжи с семьей. Он мне кричит: “Инна, погоди минуточку. Сейчас мы закончим с ужином”. Непринужденно, как раньше, в детстве. Для меня это был сюрприз, я отвыкла от такого обращения.

Выслушав мою просьбу, Ляо ответил:

– Я очень хочу тебе помочь, но я сейчас только советник. И скажу по секрету, к моему голосу не очень-то прислушиваются. Там по-прежнему сидят все эти леваки. Я, конечно, сделаю все, что могу. Но ты, в свою очередь, обратись к руководителям вашей рабочей группы и скажи, что была у меня.

Я так и сделала. Через какое-то время меня вызвали и объявили: “Да, мы разобрались, всё учли, решили вас направить на работу в столицу провинции Хэбэй. Там есть педагогический университет, вы сможете преподавать русский язык”. Но мне-то нужно было остаться в Пекине, при Алле! Я решилась на последний шаг, написала письма на имя Чжоу Эньлая и Мао Цзэдуна. Алла поехала на велике в резиденцию Мао, оставила на КПП письмо – и на этом дело закончилось, никаких последствий не было. А я отправилась в приемную Госсовета, и меня в нее пропустили (тогда все это было достаточно свободно). Сотрудница в окошечке очень внимательно на меня посмотрела, сразу поняла, что я полукровка, сказала: “Хорошо, присядьте, я сейчас вернусь”. Через несколько минут (думаю, они просто сами распечатали конверт, прочитали) вышла ко мне и говорит: “Ваше письмо принято”.

Это был хороший знак. Возможно, причина благоволения крылась в том, что Чжоу Эньлай как раз в конце 1972-го занялся делами некоторых иностранных специалистов, много лет работавших в Китае и оказавшихся в тюрьмах. В основном не русских, не советских, а французов, англичан, американцев. Таких было немало – скажем, я дружила с одной девочкой, француженкой по матери. Накануне “культурной революции” она уехала к бабушке во Францию, через год решила вернуться, из романтических соображений, чтобы принять участие в революционных событиях. Тут ее и схватили за то, что фотографировала на улице. Цап-царап, и посадили в тюрьму. А теперь выпустили и даже разрешили получить французский паспорт.

Но в Китае все делается небыстро. Меня ни в какую провинцию не отправили, но и в Пекине работы не дали. Наступила осень 1974-го, я уже успела родить своего старшего сына Павлика, ему еще года не было. Вдруг приходят ко мне две преподавательницы русского факультета, я там знала всех – они поголовно были мамиными студентками, ставшими потом ее коллегами. В детстве я их называла тетями и дядями. Ну, пришли эти две тети как бы посмотреть на ребеночка новорожденного. Поговорили о женских и детских делах. А под конец как бы невзначай спрашивают:

– Инна, а ты бы не возражала, если бы тебя оставили работать у нас на факультете?

– Как я могу возражать?